Война мага. Том 4: Конец игры - Ник Перумов

— Только, боюсь, к тому времени всё кончится. — Ракот не старается скрыть горечь. — Чего ты ждал, брат?

— Атаки Дальних, — признался Хедин.

— Атаки Дальних… — Кажется, в словах Ракота мелькнуло презрение. — А что, если ловушка Игнациуса — и есть та самая атака? Это Молодые Боги сражались с нами в открытую, в чистом поле, рать против рати, меч против меча. А на что способны Дальние? Ты так уверен, что…

— Ни в чём я не уверен! — сорвался Познавший Тьму. — Дай мне подумать, брат. Я найду решение.

— Не сомневаюсь. Но здесь не обойтись одними хитроумными заклинаниями.

— А чем же?

Тьма пропускает лишь голоса. Ни шороха одежды, ни позвякивания доспеха.

— Брат, Игнациус продумывал каждую деталь этого заклятия много десятилетий. Может, даже веков. Крючок цепляется за петлю, чары наслаиваются одни на другие. Даже тебе такое не расплести вмиг.

— А тебе не пробить силой.

— Как и тебе — магией, брат. Нет, эти стены разорвёт кое-что иное.

Хедин чувствует, как его губы начинают кривиться в саркастической усмешке — однако что-то останавливает Познавшего Тьму. Никогда ещё Ракот не говорил с такой уверенностью. Бывший Властелин Мрака, похоже, знает нечто, недоступное ему, Хедину. Нечто давно им забытое — но что?

* * *

Император воспарял всё выше и выше, окутанный волнами необжигающего пламени. Какая-то часть разума понимала, что это конец, что в «настоящем» мире, на твёрдой земле Мельина он мёртв и труп его распался невесомым пеплом в тот миг, когда две латных перчатки нашли друг друга и когда кость впилась в кость.

Но разве он умер, если может видеть, слышать и осязать? Или это гримасы агонии, бред сгорающего разума, растянувшего в вечность последние мгновения?

Враг Императора еще рядом. Белые перчатки словно сплавились друг с другом.

Император никогда не принадлежал к сословию магов. Умел творить кое-какие чары — это верно, но лишь за счёт вручённого Радугой кольца с чёрным камнем, заставляя, в частности, порхать по библиотеке пергаментные свитки. Горящая кровь — от белой перчатки, высасывавшей из него силы, словно вампир; но злой вражий дар, сам того не желая, поделился с правителем Мельина магическим умением.

Нет ни боли, ни страха. Одно неотвязное, заполнившее всё существо желание, нет, страсть — закрыть Разлом. Пройтись по страшной ране в теле Мельина калёным железом, превратив самого себя в тлеющий рдяным стальной прут. Ране неважно, что чувствует прижигающее её.

Но для этого надо вырвать у призрака вторую перчатку. И здесь не поможет ничто, кроме собственной воли.

Под ними — Мельин, обезображенный, подвергшийся насилию, но не обесчещенный. Неведомая Императору сила — злая сила, несомненно — изгнала из него Древних, хранителей, что десятки веков стояли на страже; что ж, придётся справляться самому. Человеческая воля, твёрдо решив пожертвовать телесной оболочкой, способна на многое. Беда лишь в том, что «просто жертвой» тут не обойдёшься. Сколько легионеров сложили головы, храбро сражаясь за Империю, где они родились, и за Императора, принявшего их присяги! — и разве их пролитая кровь хоть немного, но сузила края Разлома?

«Сузила, — вдруг пришёл ответ, и правитель Мельина встрепенулся. Говорил Ракот — с трудом, словно задыхаясь, или же голос его пробивался сквозь неведомые преграды. — В тебе сейчас горит и она тоже — кровь всех, кто погиб «за Мельин», неважно, от лап ли козлоногих, от мечей семандрийцев или жертвенного ножа магов Радуги. Обратись к ним, мой ученик, возьми цену их смерти, других союзников у тебя не осталось».

Ракот ли произнёс эти слова, или просто воображение Императора — неважно. Он твёрдо знал, что делать — и во имя чего.

Огненный смерч возносил двух сцепившихся врагов всё выше, ещё чуть-чуть — и они достигнут небесного купола.

Пора кончать с ним. По-императорски. Достойно правителя Мельина.

Вот они, глаза Тени, словно две дырки в черепе, заполненном гнилью. Вы ничто, козлоногие твари, вы тлен, прах и разложение. Заклятье Нерга не ослабляло вас, напротив — придавало вам новые силы. Наделяло способностью разрушать самим, без посредников. Тогда я не разгадал хитроумный план всебесцветных, иначе никогда бы не обратился к ним за помощью.

Вы — пустота. Стоящее на грани меж бытием и небытием. Та самая грань — она состоит из вас. Вы — инструмент превращения, ничего больше.

Призрак шипит, оскалив чёрные пеньки искрошившихся зубов. Морок и видимость, но отражающая внутреннюю суть. Суть тлена и праха.

Все живое Мельина, отжив своё, уходит обратно в его землю, возвращая всеобщей Матери взятое в долг на время собственных дней. Круг замыкается, великий круг жизни, где смерть — естественный закат, за коим — глубокая ночь, а там, кто знает, может, и новый рассвет. Но вы, явившиеся твари бездны, вы — размыкание этого круга. Нарушение установленного хода вещей, сбой в исполинских часах, регулирующих жизнь не людей, не народов и даже не империй — но миров и их совокупностей.

За мной — Мельин. А за тобой, козлоногий?

От далёкой земли поднимаются лёгкие серебристые тени. Люди, животные, дома, какая-то утварь. Даже детские игрушки.

Всё, что с любовью творили человеческие руки, во что вложены труд, умение и душа.

Лица легионеров. И совсем молодых мальчишек, едва вставших в строй и погибших в первом же бою, и седых ветеранов, прошагавших от моря до моря, тех, что полегли, быть может, прикрывая тех же мальчишек-новобранцев.

Дети. Не допели, не добегали, не доиграли. Их нашёл жертвенный нож мага Радуги, уверенного, что он творит сейчас «меньшее зло». Сейчас они тоже рядом со мной.

И ещё лица — тех, кого накрыло смертоносным приливом. Кто не успел или не смог уйти, убежать от надвигающейся лавины, кто остался на захваченных козлоногими землях; они тоже жили недолго. Твари не знали никаких ритуалов, они не приносили никого в жертву, нет — они просто убивали всё живое, оказавшееся у них на пути.

Императору кажется — в спину ему упираются тысячи рук. И даже детские ручонки обретают сейчас совсем недетскую силу.

Горящая кровь выплёскивается наружу, обволакивает задёргавшуюся Тень.

Только теперь приходит боль, рвущая, выворачивающая наизнанку, раскалывающая кости тупым зубилом. С болью подступает и страх, извечный её союзник, ужас, что на задуманное не хватит сил.

Императору кажется — он кричит, разрывая связки. Но ему отзываются — и в хоре множества голосов слышится нежный голос Сеамни вместе со звенящим детским голоском, произносящим только одно короткое слово:

— Папа!

* * *

Вейде, вечная королева эльфов, обитателей леса со столь же выразительным именем, обернулась.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});