Скитальцы - Марина и Сергей Дяченко

— Ничего не передал? Ни записок, ни вещей? Может быть, в комнатах?

Он покачал головой:

— Убрали уже… Уже новый жилец вселился, не простаиваем, заведение-то… известное, да… Всего часика два прошло — и вот тебе, не пустует…

Я стиснула зубы:

— Часика два?

Хозяин тонко улыбнулся:

— Да не так мало… Но ежели угнаться, то…

Я не помнила, как очутилась на улице. «Ежели угнаться»… Надоела благородному господину очередная девочка-игрушка, вот он и избавился просто и дёшево…

Сволочь. Какая сволочь этот хозяин, какие гадкие у него мысли…

Я вдруг встала посреди улицы. Он уехал, как собирался. И я даже приблизительно знаю, куда и зачем…

Муха чистил лошадей. Я сунула ему яблоко:

— На.

Он с удивлением взял. Быстренько откусил, покуда не отобрали; расплылся в улыбке:

— Сладкое…

— За всё сладкое приходится расплачиваться, — объявила я зло. Он вытаращился, пытаясь понять, уж не рехнулась ли я окончательно.

…Пегая лошадка сроду не ходила под седлом. Я накинула уздечку; Муха испуганно закричал, давясь яблоком:

— Эй! Ты чего!

Я вскочила на голую, скользкую, неудобную лошадиную спину:

— С дороги! Ну!

— Дура! — завопил он, и в глазах его мелькнул неподдельный ужас. — Флобастер убьёт!

Лошадка была удивлена и раздосадована; я двинула её пятками, чтобы раз и навсегда разъяснить, кто здесь хозяин. Кобылка испуганно заржала, Муха метнулся в сторону — я вылетела из дверей конюшни, размазав широкую юбку по кобыльим бокам.

На улице оглядывались — глядите, девчонка! Верхом, как парень! Без седла! А ну ж ты! Я лупила кобылку по бокам; наездница из меня была, прямо скажем, никакая, но злость и отчаяние сделали своё дело — я вцепилась в беднягу, как клещ, который разжимает лапки только после смерти. А до смерти мне было ещё далеко — лошадка почувствовала это и решила, что в её же интересах подчиниться.

Степенные всадники шарахались, едва завидев меня в конце квартала. Какая-то карета чуть не перевернулась. Я вылетела за городские ворота, чуть не сбив с ног зазевавшегося стражника, — ветер отнёс назад предназначенную мне брань. Прогремел под копытами мост — я неслась по большой дороге, и кто-то маячил впереди, но это был не Луар — просто какой-то удивлённый горожанин, отправившийся в пригород навестить родных…

Как далеко он уехал? Сколько перекрёстков на большой дороге, сколько раз он мог свернуть?!

Пегая лошадка — не гончий рысак. Бег её замедлялся, а на новые безжалостные толчки она отзывалась только горестным укоризненным ржанием: за что?! Она служила труппе дольше, чем служила я, — и такова благодарность?!

Я огляделась. Кругом лежали серо-снежные поля в чёрных пятнах проталин, дорога была пуста, и только возле самой кромки леса…

Померещилось мне или нет, но я огрела кобылку так, что она чуть не сбросила меня со своей многострадальной спины.

Возле кромки леса маячила фигура всадника; мы снова понеслись, из-под копыт летели комья грязи и мокрого снега, и я моталась на спине, и с каждым лошадиным шагом мне было всё больнее, а горизонт не приближался, и человек впереди был всё так же далеко…

Потом я поняла, что не ошиблась. Всадник не был видением; когда, шатаясь под моим избитым задом, кобылка выбралась на развилку, он как раз решал, куда ему свернуть.

— Луар!!

Мой голос показался незнакомым мне самой — хриплый, как у больной вороны, надсадный, злой. Луар обернулся, рука его, потянувшаяся было к шпаге, бессильно опустилась:

— Ты?!

Я соскочила — скорее грохнулась — с несчастной лошади. Поднялась, подвывая от боли; подскочила к Луару, схватила его жеребца за уздечку:

— Ты… Я тебе девка? Я тебе цацка продажная, игрушечка, да? Послюнявил и выбросил?

Мне хотелось его ударить — но он был в седле, недостижимо высоко, я могла только шипеть, брызгая слюной, в его округлившиеся глаза:

— Ты… Щенок. Я тебя… Убирайся! Убирайся вон…

Я прогоняла его, стиснув кулаки — небо, будто бы это он битый час преследовал меня на кляче без седла и по разбитой дороге:

— Убирайся прочь! Скотина! На глаза мне больше… Пшёл вон!

Я выпустила его уздечку, развернулась и пошла куда глаза глядят, и с каждым шагом сдерживать слёзы становилось всё труднее; боль в ногах и спине оттеняла мои чувства неповторимыми красками. Несчастная кобылка смотрела на меня с ужасом — в её глазах я была чудовищем, сумасшедшей мучительницей всего живого.

Он поймал меня на обочине. Схватил за плечи, развернул к себе:

— Ну я же… Но я же не могу не идти!.. Я же не волен над собой… Я же…

Его умоляющий взгляд меня доконал. Я разревелась так, как не плакала со времён приюта.

Добрых полчаса мы стояли на обочине — он обнимал меня, я то вырывалась, то кидалась ему на шею; посторонний наблюдатель здорово повеселился бы — но никаких наблюдателей не было, только спокойный Луаров жеребец да моя кобылка, которая не сбежала только потому, что едва держалась на ногах.

Луара трясло. Он грыз губы и повторял, что любит меня и вернётся; на уме у него было что-то совсем другое, но я слишком измучилась, чтобы разгадывать его тайны. Он твердил, что не волен над собой, что ему плохо, что его тянет, что ему надо; слово «Амулет» так и не было сказано. Нам обоим было не до того.

Слово возникло в моей потрёпанной памяти, когда перед самым закрытием ворот мы — полуживая лошадь и её покрытая синяками всадница — вернулись в город.

Без мыслей и пояснений. Одно только странное слово — «Амулет».

* * *

Флобастер взялся за кнут.

Я бестрепетно пошла с ним на задний двор; испуганный Муха гладил по мокрой шее пострадавшую лошадь, из низкого окошка кухни пялилась любопытная служанка, на помойной бочке пировал облезлый кот. Бариан за что-то отчитывал Гезину — далеко, на краю моего сознания. Металась паническая мысль — нет! Флобастер никогда меня не порол!.. Но и паника была какая-то ненастоящая, ленивая, тоже далёкая и смутная. Луар уехал; Амулет.

Флобастер так зыркнул на любопытную служанку, что окошко тут же и опустело. Потом так же свирепо взглянул на меня — я бесстрашно выдержала его взгляд.

Он содрал с меня плащ. Молча, страшно сопя, рванул вверх подол мокрого платья.

Глаза его расширились. Лицо оставалось свирепым, но глаза сделались как блюдца, и смотрел он на мои голые ноги.

Неловко изогнувшись, я посмотрела туда же, куда и он.

На заднем дворе было темно — одинокий фонарь да светящиеся окна, да сгущающиеся сумерки; в этом полумраке я увидела на собственном теле чёрные, жуткого вида кровоподтёки. Да, поскачи с непривычки без седла.