Скитальцы - Марина и Сергей Дяченко

— А я буду в труппе, — сказала я без выражения. — Не собираюсь… Никуда…

Он снова подался вперёд:

— Послушай… Будешь-не будешь… Без тебя не пропадём. Ты — пропадёшь.

Я не выдержала и фыркнула. Не то чтобы презрительно — но он тут же налился кровью:

— Соплячка… Ты… Да помнишь…

Он собирался меня попрекнуть. Хотел напомнить, из какой дыры меня вытащил и что впоследствии для меня сделал. Я всем ему обязана, и это правда, тут не поспоришь, тут нечего возразить. Он хотел пристыдить меня, ткнуть носом, размазать по столу — но осёкся. Замолчал; налил себе ещё вина и снова залпом выпил.

Уж лучше бы он стыдил и попрекал. Это его благородство лишило меня сил сопротивляться.

— Я люблю его, — пропищала я чуть слышно.

Он возвёл глаза к небу, вернее, к потолку. Для него «любовь» была всего лишь сюжетом трагедии… да и фарса тоже. И я его понимала, потому что всю сознательную жизнь преспокойно прожила с таким же точно убеждением.

— Ты же не дура, — сказал он на этот раз почти нежно.

— Я люблю его, — повторила я упрямо.

В глубине его глаз вспыхнули белые злые огонёчки.

А ведь он ревнует, подумала я с удивлением. Он предъявляет на меня права — тот, кто всегда был для меня единственным мужчиной, облачённым властью. Он не злоупотреблял ею — но он ею обладал, он и мною обладал — хозяин… Он же отец. Он же и любовник. Есть-таки основания для ревности.

Он понял ход моих мыслей. Беззвучно ругнулся; отвернулся к стене:

— Ты… Зря. Я хочу, как лучше.

— И что мне делать? — спросила я устало.

— Не-делать, — он вздохнул. — Не ходи к нему. Хватит.

— Не могу, — сказала я виновато. И тут же подскочила — он грохнул кулаком по столу:

— Дура! Таки дура, как все…

Я втянула голову в плечи:

— Он… скоро уедет. Я…

— Как знаешь, — бросил он сухо. Встал и вышел, расплатившись по дороге со служанкой.

Я проводила его взглядом. Широкая дверь закрылась за широкой спиной, и смотреть оказалось не на кого — но я всё смотрела, пока сзади не кашлянули деликатно:

— Любезная Танталь…

Я обернулась. Рядом стоял длинный, как зимняя ночь, черноволосый, с сизым подбородком Хаар — так его звали, заправилу в труппе конкурентов-южан.

От неожиданности я лишилась дара речи. Хаар смотрел неотрывно, как змея; служанка споро приняла со стола пустую посуду. Предводитель южан присел, изящно забросив ногу на ногу.

Он был не стар — пожалуй, даже молод; из-под ворота куртки пробивались щёгольские кружева рубашки, а на пальце посверкивало сдвоенное золотое кольцо — у них, на юге, это символ богатства.

— Поссорились? — ласково спросил Хаар. Его большой рот, натянутый, как верёвка, чуть-чуть приподнял чувственные уголки. — С чего бы это?

Он даже не считал нужным соврать что-нибудь, дабы объяснить свою нескромность; мне захотелось тут же и ляпнуть ему промеж глаз: тебе-то какое дело? Следил?

— Сколько он тебе платит, любезная? — длинный Хаар явно предпочитал короткие разговоры. — Маленькая бедная труппа — не лучшее место для расцветающего таланта, верно? Это всё равно, что юный цветок засушить в склянке с песком… А кругом ведь полно плодородной почвы.

Какие пышные цветистые обороты, подумала я и твёрдо решила сорвать на Хааре накопившуюся злость.

Будто прочитав мои мысли, он примирительно кивнул:

— Впрочем… Не сочти за обиду. Мне нету дела до ваших расчётов… Знай только, что я не глядя наброшу пяток монет серебром. Стоит лишь тебе захотеть. Ну, не захочешь — дело твоё…

И, разом отбросив сдержанность, он вдруг белозубо усмехнулся:

— Где меня искать, ты помнишь, наверное?

Он ушёл, изящно поклонившись; я тупо смотрела в закрывшуюся дверь, сбитая с толку, злая, растерянная — и польщённая тем не менее. Важный человек Хаар. Важный и знаменитый. Снизошёл-таки. Приятно.

* * *

Каварренское кладбище знаменито было старинной традицией — почти все памятники изображали усталых птиц, присевших на надгробие.

Эгерт постоял у могил отца и матери. Надгробие старого Солля увенчано было мощным, чуть сгорбленным под тяжестью лет орлом, а над могилой его жены опустил голову измученный аист. Эгерт долго стряхивал снег с каменных плит, с крыльев, с холодных мраморных спин.

Кладбище молчало под тонкой простынёй снега; Эгерт возвращался кругами, по много раз проходя мимо поникших каменных голубей, съёжившихся ласточек и той маленькой безвестной пичуги, что сидела, склонив голову над гранитными буквами — «Снова полечу»…

Раньше могила без памятника была на краю кладбища, в стороне. Теперь её со всех сторон окружали соседи — но изваяния здесь так и не поставили, и пустая гладкая плита со всех сторон окружена была жухлой травой, жёлтые сухие космы торчали из-под снега.

Эгерт остановился. Надпись на камне невозможно было прочитать, не счистив снежной корки — но Эгерт прекрасно помнил, что здесь написано. Нетрудно запомнить имя безвинно убитого тобой человека.

«Динар Дарран» — написано на камне. Его звали Динар, он был женихом юной Тории. Эгерт Солль убил его на дуэли — а потом жестоко искупил этот грех; Динар, может быть, простил своего убийцу и разрешил ему быть счастливым с Торией.

Гибель Динара — вечная Эгертова вина; а вот гибель Фагирры была единственно возможной и праведной. Об этом убийстве он не жалел ни секунды — но Фагирра не простил, конечно. Дотянулся.

Над плитой взметнулась сухая серая позёмка…

* * *

…Маленький белесый смерч. Сухо зашелестела жухлая трава.

Луар стоял, привалившись спиной к стволу. Сторож ни за какие деньги не желал ухаживать за могилой — Луар сам очистил от прошлогодней листвы чуть заметный неогороженный холмик.

Ему было страшно сюда приходить. А не приходить он не мог; тем более сегодня — перед уходом…

Он не хотел уходить. Он боялся идти. Он знал, что в конце пути его уже ждут — и не желал этой встречи. Ему, в конце концов, вовсе не нужен старый, из детских воспоминаний медальон…

Необходим. Как воздух. Как свет.

Так пьяница спешит в трактир посреди метели, рискуя остаться в сугробе. Так влюблённый, ведомый вожделением, лезет в спальню по карнизу, не боясь свернуть себе шею. Луар цеплялся за каждый новый день, откладывая путешествие на послезавтра, — но сила, гнавшая его за медальоном, была стократ сильнее страха.

* * *

Мы лежали в душной темноте, разомлевшие и счастливые, как два сытых, раскалённых солнцем удава. Где-то в углу деликатно поскрёбывала мышь; сквозь щель полога пробивался тусклый отсвет прогоревшего камина. Красная искорка отражалась в открытом Луаровом глазу — второго глаза я не видела. В этот момент Луарово лицо на подушке представлялось мне живописной местностью, страной с долинами и горным пиком, с холмами и бессонным круглым озером. А красный свет камина заменял в этой стране закатное солнце… Наверное, подобные мысли являются в бедную голову только в преддверии сна.