Голод Рехи - Мария Токарева

голоса тонул в безмолвии. Движения выглядели излишними в застывшем царстве. Только вились на ветру истершиеся гобелены. В воздухе плавали случайные предметы обстановки: статуи, картины, обломки мебели. Они закручивались в воронки вокруг Цитадели. Вернее, ее развалин. Четкой формы она не имела. Вроде торчали серые башни, вроде стояли стены, скалящиеся бойницами. Но в разных местах то возникали, то исчезали галереи и пристройки. Контуры незаметно менялись. Рехи запоздало понял: «Дурной знак – такая тишина. Западня?»

В тот же миг воздух прорезал страшный скрежет. Резко пришла в движения воронка, змеями обратились колючие лианы.

– Рехи! Берегись! Черные линии! – истошно закричал в отдалении Сумеречный Эльф. Рехи успел обернуться, но не нащупал белых линий, не свил надежного щита. Меч бы тоже не спас. Но он не отшатнулся и не попытался убежать. Он сам пришел в эту ловушку, не зная, как все исправить. А если уж и бессмертные не могли помочь, оставалось только действовать, как чувствовал. Он не боялся. Если так пытались убить, значит, боялись его, Рехи. Он стоял на месте и просто ждал, когда гнев падшего Стража обрушится на него.

– Ты думаешь, все отчаяние растет из черных линий ненависти, – сказал медленно Рехи.

Линии впились в него, но боли не последовало. Они растворялись и исчезали, как грязная вода.

– В моем отчаянии нет ненависти, – голос его окреп, как ветер в бурю, он продолжал: – Это не отчаяние, это – скорбь. И если цена чудес – чья-то смерть, значит, и в чудесах немало скорби.

Линии ввинчивались и оплетали, но Рехи не замечал их, он просто двигался дальше, недоступный для боли и ярости, вне всего. Один в целой Вселенной. Лишь имя сына блестело на острие стрелы. Натянутый лук разгибался, отпускал ее в полет. Рехи не знал, остается ли тело или он уже вышел вон из старой затертой оболочки. Сильнее смерти боль души. Он просто шел к последнему ответу.

В глубине сада его встретил печальный хоровод безголовых скелетов. Они бились в конвульсиях.

– Здравствуй, Мирра, – кивнул Рехи. И один из скелетов откликнулся и остановил свой странный танец. Иссяк скрежет, и вновь повисла тяжелая тишина. Рехи смотрел на изуродованные останки, не зная, кому пришло в голову еще и обезглавить поруганное тело. Наверное, лиловому, этому безумцу, ведь черепа, как оказалось, лежали рядком на каменной скамье. В глазницах горели свечи. Скелеты – артисты на сцене помешательства монстра, и черепа их – зрители собственной смерти. Страшно. Холод пробежал по спине, доказав, что тело еще не рассталось с духом. Рехи поежился, неуверенно и печально продолжая:

– Мирра, а ты ведь никого не обвинила после такой ужасной гибели. Что же твой любимый? Не дал тебе покоя после смерти? Тварь он, Мирра, не стоил тебя. Закопать бы его под обелиском давным-давно. Так нет же, нарек себя богом. Такие вообще любят себя нарекать правителями мира. Прости меня, Мирра, я не лучше. Но вы же слышали меня! Я пытался спасти вас, – Рехи покачал головой и вздохнул: – Пытался… да не спас…

Безголовый скелет в изорванном белом одеянии вышел вперед, воздевая ладони к небу, точно умоляя избавить от вечных страданий. Рехи протянул руку, дотрагиваясь до костяных пальцев, по щеке его скатилась слеза:

– Мы похожи с тобой сейчас.

На мгновение скелет оделся плотью, вернулась голова, усыпанная завитками нежных кудрей, мелькнуло исполненное горем лицо убиенной принцессы. Она кивнула и отошла, уводя за собой в неизвестность всю процессию скелетов – отца, друзей, подданных. Их окутывало мягкое сияние белых линий, в них они растворялись легким туманом. Рехи узрел сонм теней, невольно освобожденных им из заточения Цитадели. Стоило моргнуть – все растворилось. Остался онемевший черный сад с застывшим гербарием цветов и взбухшими венами черных лиан.

– Вот и все. Я отпустил их, – выдохнул Рехи. Где-то в отдалении тяжелый камень покатился с обрыва, уносясь в пропасть. Так же слетело бремя нового бездействия. Слишком много снов видел Рехи об этих страдальцах, чтобы равнодушно оставить их для изощренной забавы монстра.

– Пойдем дальше, – уговаривал себя Рехи, ощущая с каждым шагом все большую тяжесть в отекших ногах, на которых лопались корки язв. Тело просило повернуть, забыть все и сбежать, вернуться в деревню к друзьям. Но в памяти застряло острой колючкой лицо Лойэ в последнюю их встречу. Она бы не простила новой трусости. Но она верила в него. И этой жестокой верой он еще держался, она же берегла от нападений черных линий. Возможно, иногда в жестокости таится истинная любовь.

– Что ты делаешь! Этот кокон убьет тебя! – восклицал за спиной Сумеречный Эльф, когда Рехи поднимался по разбитым ступеням прямо к главным воротам. Они зияли черной пастью, петли болтались выбитыми клыками.

– А я не вижу черных линий. Я сейчас вообще никаких линий не вижу, – ответил Рехи, переступая порог.

«Иногда, чтобы выполнить свой долг, достаточно прости идти. Через пропасти и огонь, но идти», – думал он, не замечая никакого кокона. Будто и не существовало его, будто навели морок лживые бессмертные. Или просто выброшенность за пределы скорби лишала ясного зрения, но открывало иное – вещее зрение пронзенного сердца. А для него нет преград. Боль все итожила, всех объединяла. И позволяла идти дальше.

Рехи вошел прямо под своды и насторожился: внутри кто-то шевелился. Так он заметил скрюченное существо, хватавшееся за разбитую скамью. Создание, все покрытое струпьями и волдырями, выло и стонало. Рехи стоял поодаль и отстраненно наблюдал. Не поднималась рука хладнокровно добить столь ничтожное мучающееся существо, отдаленно напоминающее человека, а больше всего – комок грязных тряпок. Рехи ощутил непривычную жалость.

– Я доберусь до Тринадцатого проклятого. И убью его, – доносилось шипение сквозь горькие стенания. – Все из-за него. Наверняка все из-за него! Из-за него нарушился баланс. Нас должно было быть двенадцать! – стенало существо, то резко вскидываясь, то сжимаясь. – Мы бы не сошли с ума, мы бы все это прекратили, настал бы утраченный рай. Во всех мирах. Ведь этого ты хотел, Деметрий? Ведь этого мы все хотели.

Рехи стоял поодаль и смотрел на корчи, замечая в них сходство с танцем скелетов. Все здесь было картиной безумия единственного могущественного существа.

«Ящер, ящер-то – тоже твое безумие? Тоже твой план? Твоя месть?» – хотел спросить Рехи, но вопрос застревал во рту вязкой горечью. Желание докопаться до первопричины исчезало. То ли месть, то ли испытание бессмертных – никакой разницы. Натт оставался мертвым. А Рехи дошел до конечной точки своего пути. Вновь ничего не изменилось. Он просто увидел воочию падшего лже-бога их