Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону - Виктор Васильевич Петелин

от вас, что я вооружаюсь. Я должен это делать: ваши значительные вооружения, в которых не признаются, которые у вас окружают глубокой тайною, вынуждают меня к тому; известия, получаемые мною со всех сторон, дают мне полное убеждение в их действительности; мне пишут из Стокгольма, что вывели из Финляндии три дивизии, чтобы двинуть их на границы герцогства Варшавского; мне дают знать из Букарешта и Константинополя, что пять дивизий вашей армии оставили берега Дуная, чтобы двинуться туда же». – Но, Государь, – ответил я, хотя мне ничего не пишут и мне ничего не известно о перемещении наших войск, о которых В. В-во изволите говорить, но я все-таки, если они действительно произошли, продолжаю думать, как я это постоянно повторял герцогу Кадорскому, а затем герцогу Бассано, что они суть лишь следствие распоряжений, находящихся в связи с внутренней организацией нашего военного департамента. – «Если так, – с живостью возразил Император, – зачем же так и не говорят? Это был бы по крайней мере ответ, которым я должен был бы удовольствоваться; мне не приходилось бы жаловаться на таинственное молчание, которого держатся у вас со мною относительно этого пункта. Вместо того, когда герцог Виценский заговаривал об этом с графом Румянцевым, то, как мне известно, из последних его донесений, граф Румянцев не сознавался в этом: он вздумал оспаривать очевидность дела, всем известного. Когда я вижу, с одной стороны, такую скрытность, с другой, что отзывают без всякой надобности боUльшую часть армии, занятой вашей войной с турками, и которая, продолжая свои прошлогодние усилия и победы, не преминула бы окончить ее к вашему удовлетворению до конца нынешнего лета, как хотите вы – чтобы я оставался к тому равнодушным и не видел тут намерений, прямо направленных против меня?» – Я осмелился прервать его; я сказал, что могу представить ему, в самую эту настоящую минуту, самые убедительные уверения в дружбе и искренних чувствах В. И. В-ва; что мои последние депеши носят на себе отпечаток этих чувств и что, в доказательство их искренности, я получил положительное приказание уверить Е. И. и К. В-во, как только мне удастся быть в его близости, а его министра при всяком удобном случае, что В. В-во не замышляет никакой войны, что ничто не поколеблет твердого Вашего намерения сохранить Ваш союз с Франциею; что в то время, когда общеевропейская молва грозит Вашей империи войною, Вы не можете, Вы не должны уклоняться от мер предосторожности; что Е. И. и К. В-во сам подал Вам тому пример, ибо не из простой ли предосторожности счел он нужным возобновить укрепления и усилить гарнизон Данцига; что я могу засвидетельствовать самым торжественным образом, что В. В-во не желаете войны, что Вы конечно ее не начнете, что Вы желаете только мира и ищете только, в продолжении Вашего союза с Францией, полного обеспечения для спокойствия Европы, взаимной выгоды обеих империй и всего того, что может удовлетворить Вашу личную дружбу к его И. и К. В-ву. «Ах, князь Куракин, – воскликнул Император, – по всему тому, что вы говорите, вижу, что от вас скрыты тайны вашего кабинета. Вы повторяете то, что вам пишут; ваше убеждение одушевляет вас, и вам не известно решение, конечно, уже принятое в Петербурге и без которого, конечно, не могли бы действовать так, как действуют. Как приписывать мне намерения, которых у меня не было и нет; как верить в призраки, не имеющие ничего существенного, ибо эти слухи, которые могли вас заставить подумать, что вы в опасности, суть ведь лишь призраки! Но никогда не боялся я угроз; не с теми силами, какими я располагаю, могу я их бояться.

Не угрозами заставят меня сделать то, чего от меня хотят. Вы хотите войны; я ее не хочу. Хорошо же: мы будем воевать; мы довершим разорение Европы; мы прольем много крови; мы снова заставим страдать человечество, и что же может от этого выиграть тот или другой из нас? Ровно ничего: мы только истощим друг друга. Я не скрыл от вас, что я вооружаюсь; ваши вооружения заставляют меня продолжать мои; необходимо, чтобы я держался в уровень с вами и делал с моей стороны все то, что вы делаете с вашей; ваши вооружения уже обошлись мне в сто миллионов, которые я должен был употребить на мои, отклоняя их от иных назначений; вы препятствуете мне заключить договор с Англией; вы принуждаете меня ослабить усилия, которые я сделал бы для подавления волнений в Испании; вы заставляете возлагать на мою страну новые тягости; одного положения, принятого вами, достаточно, чтобы связать меня во всех моих предприятиях. Когда великая держава, какова Россия, восстает на вас, то она естественно отвлекает вас от прочих дел, которые у вас на руках. Император Александр более меня не любит; он забывает, чем он мне обязан; он не хочет помнить, что после Фридландской битвы я через десять дней мог бы быть в Вильне, что я мог бы восстановить Польское королевство, чего вы так напрасно боитесь, но чего я не хотел тогда, и не мог хотеть впоследствии. Назовем вещи по имени: вас раздражает герцогство Варшавское, вы хотите захватить его». – Я снова осмелился прервать Е. И. и К. В-во и заметить ему, что я не понимаю, откуда он может выводить такие заключения; что, по искреннему моему убеждению, в мыслях В. В-ва никогда не бывало ничего подобного; что по всему тому, что мне известно о Ваших намерениях, я в том могу поручиться. – «Как ни старались бы вы, князь Куракин, меня разуверить, я настаиваю на своем; повторяю, что вы ничего не знаете о намерениях вашего кабинета; тайны его вам неизвестны; все, что у вас делается, клонится лишь к этой цели; но теперь моя честь требует, чтобы я поддержал целость этого государства, состоящего под моим покровительством; в этом замешано мое доброе имя; я не могу допустить, чтобы вы отняли у него пядь земли. Отчего Император Александр отказался в Тильзите от первого плана, который я ему предложил? Принявши его, он бы теперь был избавлен от беспокойств, которые причиняет ему это Варшавское герцогство. Почему в 1809 году так медленно двигалась и действовала русская армия? Если бы она поспешила занять Галицию, как ей и следовало сделать, – Галиция осталась бы за вами; не я виновен в том, что вы этого не захотели, и однако же, одной из статей Венского трактата, я выговорил для вас уступку Австрией округа Галиции в 400 тысяч жителей. У вас не могут не знать, что