Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону - Виктор Васильевич Петелин

означает для него прежде всего обман, доходивший до вероломства, хитрость, лукавство. В Париже он менялся каждую неделю. А что сейчас сулит нам его поездка в Париж? С этим вопросом граф Румянцев пришел к императору Александру.

Выслушав подробный отчет графа Румянцева, император Александр, перебирая бумаги на столе, взволнованно сказал:

– Ваше сиятельство, граф, мы сейчас стоим на пороге военных потрясений, а внутри нашего императорского двора происходят чудовищные интриги, сплетни, конфликты, вы можете этого не замечать, у вас Турция, Париж, Вена, а у меня голова идет кругом, моего статс-секретаря Михаила Сперанского обвиняют в предательстве, дескать, в Эрфурте наполеоновские подручные купили Сперанского, он пленился гением Наполеона и пошел навстречу этим подручным. При этом, Николай Петрович, обратите внимание – ко мне слетаются кляузы совершенно разных людей, барон Армфельд, граф де Местр, князь Долгоруков, министр полиции Балашов, вдовствующая императрица Мария Федоровна, великая княгиня и герцогиня Екатерина Павловна, историограф Карамзин, я не могу перечислить всех заинтересованных лиц, обвиняющих государственного секретаря во многих якобы предательствах, а Сперанский виноват лишь в том, что порой залихватски в компании друзей признается, что считает себя правителем России. Конечно, мне доносят.

– Я слышал, ваше величество, что Сперанского обвиняют в том, что он занимает высшую должность среди революционных иллюминатов… Вот что страшно…

– Так или не так, это надо исследовать, есть только косвенные факты… Сейчас меня беспокоит то, что мы никак не уладим наши отношения с Турцией. Нам нужен мир во что бы то ни стало. Нам нужны войска, которые сражаются с турками, может быть, в чем-то придется уступить. А с князем Меттернихом как-нибудь разберемся. Князь Куракин – аккуратный посол, узнает – напишет.

В начале 1811 года отношение Франции к России определилось, европейские наблюдатели думали, что столкновение двух армий неминуемо произойдет в этом году, но Франция продолжала войну в Испании, уговаривала Швецию поддержать Францию, обещая ей вернуть Финляндию и ряд остзейских губерний, Турции же Наполеон обещал вернуть Крым и дунайские княжества. Но эти задачи нужно было решать в этом году.

В апреле 1811 года император Александр отправил с полковником Чернышевым собственноручное письмо императору Наполеону.

Прочитав письмо, Наполеон сказал:

– У нас возникли некоторые недоразумения, Россия обижается, что мы ввели свой тариф, взволновавший всю Европу, ведь у России – свой. Это нормально и естественно для такой державы, как Россия. Столкновения в герцогстве Варшавском незначительные, я меньше всего беспокоюсь о восстановлении Польши. А вот в России жгли французские товары…

– Ваше величество, наше правительство ничего нового не придумало, еще при Екатерине II это происходило…

– Позвольте мне сказать, – с жаром возразил Наполеон, – в то время Россия предписывала законы всей Европе, к тому же Россия не считалась в числе просвещенных государств. В настоящее же время, сделавшись европейской нацией, она не может уклоняться от соблюдения установленных правил. Я жгу английские товары потому, что веду с Англией непримиримую войну… В ответ на сделанное мне оскорбление я приказал жечь в своих гаванях лес, поташ, пеньку, железо, вообще все, что приходит из России: вот каков союз ваш с нами! Я прочитал письмо Александра. У него нет никаких враждебных замыслов против Франции. Да, мы заметили, что несколько ваших дивизий двинулись с Дуная к Днестру. Сожалею о том не как император французов, а как человек, искренне ему преданный и не встречавший никого, кто соединял бы в себе доброту характера с таким пленительным обращением… С одной стороны, вы враждуете с англичанами и турками, следуя системе Франции; с другой – не решась помириться с турками, вы угрожаете им по-прежнему, и через то возбуждаете Австрию, а выводя войска из Турции, тревожите Францию… Вы поставили себя в неприязненное положение со всеми… Даю честное слово, что, если только вы не начнете со мною войны, я не начну ее в продолжение четырех лет. Выжидание – для меня чистый выигрыш. Я уже рассчитал все: война с вами остановит развитие моих морских сил, но 600 миллионов моей казны станет на все; употребив в сем году 100 миллионов на чрезвычайные расходы, буду иметь 300 тысяч человек, не считая войск Рейнского союза; на будущий год, издержав 50 миллионами более, буду иметь 600 тысяч человек, а через четыре года выставлю 800 или 900 тысяч, и тогда – может ли Россия действовать против меня такими же силами? Если вы не верите мне, я готов показать вам казну мою, а в октябре можете видеть, сколько у меня будет войска, как только они придут из Италии, Иллирии, Голландии… Но России я желаю только мира и благополучия.

– Государь, ваше величество, я не знаю намерений моего императора, – сказал Чернышев, – но я слышал, что вы хотите на конвенции поставить вопросы о Польше, Ольденбурге, а равно новый торговый трактат между Россией и Францией, так вот я скажу об этом словами графа Румянцева: «Следовало только положить ольденбургский и польский вопросы в один мешок и, смешав их вместе, вытрясти, чтобы утвердить самый искренний и прочный союз между Россиею и Францией, наперекор англичанам и даже немцам».

– Нет! Нет! – воскликнул Наполеон, услышав последние слова. – Мы еще не дошли до такой крайности: отдать герцогство Варшавское за Ольденбург – верх безумия! Что подумали бы поляки, если бы мы уступили хоть пядь их земли тогда, когда Россия обращается к нам с угрозами… Мы не все еще вымерли; знаю, что вы располагаете великими средствами, что ваши войска храбры, и я довольно давал сражений, чтобы убедиться, от какой малости зависит успех их, но если он будет на моей стороне, то я заставлю Россию раскаяться в ее поступках, и она потеряет не только свои польские земли, но и Крым. И вот, господин полковник, итог нашего разговора – у вас все хотят мира, у нас тоже все хотят мира. Так пусть и будет мир на нашей планете.

Полковник Чернышев, передавая разговор с Наполеоном, выразил надежду, что Россия, во-первых, должна во что бы то ни стало заключить мир с Турцией, во-вторых, продолжить переговоры с Наполеоном; нужно занять Данциг вместо Ольденбурга, освободить три прусские крепости, занятые французами.

Прочитав письмо Чернышева, император Александр грустно сказал:

– Почему у меня нет министров, подобных этому молодому человеку?

Александр Павлович знал о том, что время пребывания посла маркиза Коленкура в Петербурге подошло к концу, Наполеон перестал ему верить, называл его русским. И вот на этот раз Коленкур, прощаясь с императором, принес записку императора Франции, в которой было четко сказано, что «французское правительство никогда не