Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону - Виктор Васильевич Петелин

письменный отзыв по этому поводу, говоря, что вы на это не уполномочены: не таким способом можно дойти до соглашения, не таким способом улаживаются дела, которые покончить так легко! Захотим ли мы оставаться пять-шесть лет во всеоружии, постоянно держать друг друга в беспокойстве, истощая без нужды наши силы и финансы? Совсем иначе поступил я по поводу этого протеста: он меня оскорбляет, он огорчает меня; не от друга и союзника мог я ожидать чего-либо подобного; он должен служить мне угрозою; и однако же, я на него не ответил, я храню на его счет безусловное молчание; мне приготовили ответ на этот протест, но я его отверг. Если бы, вместо этого протеста, Император Александр предпочел бы написать мне, выражая мне участие, принимаемое им в его близком родственнике; если бы он высказал мне желание, чтобы я сделал для него еще более, чем сколько я был намерен для него сделать, я бы исполнил его желание, и нашел бы в этом особенное удовольствие. Если бы даже он потребовал у меня один или два округа Варшавского герцогства для своего дяди, в вознаграждение за Ольденбургское герцогство, я не поколебался бы принудить короля Саксонского к этой уступке; но тогда я это сделал бы потому, что требование было бы заявлено мне дружеским способом и тоном; тон угрожающий не есть тот, который может на меня подействовать. Если бы Император Александр, до своих вооружений, вздумал бы потребовать от меня даже Данцига и его округа, я думаю, что и его бы я уступил». – Но, Государь, – опять прервал я его, – так как В. В-во изволите говорить со мной об этом протесте, то позвольте мне представить Вам, что я не могу смотреть на него с той же точки зрения, как Вы: он не имеет ни враждебного, ни угрожающего характера; в нем заключается самое положительное свидетельство той цены, которую Государь Император придает союзу с вами, и его желания поддержать этот союз. Этот протест имеет лишь смысл оговорки, которую Е. И. В-во счел нужным сделать насчет собственных своих прав и прав своего семейства на герцогство Ольденбургское – их общую отчину; и бесчисленные примеры, занесенные в летописи прошлых столетий, оправдывают подобные декларации и ставят их в обязанность. – «Все то, что Вы мне говорите, – возразил Император, – не изменит моего мнения насчет свойств этого протеста и смысла, который я должен ему придавать.

Впрочем, у вас, по-видимому, не хотят помнить, что вступление герцога Ольденбургского в Рейнский союз весьма видоизменило условное право его семейства на его герцогство и что нужно быть членом этого союза и принадлежать к нему, чтобы иметь право на владение, к нему причисленное. Но я хочу вознаградить герцога; я сделал предложения для его вознаграждения. Эти предложения не пришлись по вкусу герцогу и России; пусть же теперь Император Александр выскажется насчет того, чего он от меня желает для герцога; пусть он назначит место и свойство вознаграждения, которое мог бы я ему доставить, так как Эрфурта он не хочет. Этот выбор – дело Императора Александра. Я исполнил мою обязанность, сделав ему мои предложения, высказав мое желание; чтобы герцог ничего не потерял. Так как вы не можете сказать мне более того, что вы знаете, и, конечно, совершенно не ведаете, чего желает Император Александр для вознаграждения своего родственника, то для того, чтобы узнать точнее истинные намерения Императора, моего союзника, и то, что я могу сделать с ними согласного, я должен дождаться первых донесений генерала Лористона, который должен доехать сегодня, поздно завтра, в Петербург, и весьма близкого возвращения ко мне герцога Виценского: и тот и другой, конечно, доставят мне новые сведения о расположении и истинных видах Императора Александра. Жду этих сведений с большим нетерпением, ибо мне желательно выйти из того состояния колебаний и беспокойства, в котором мы оба находимся. Покуда я вооружаюсь и буду продолжать вооружаться. Я к этому вынужден для того, чтобы меня не взяли врасплох; для того, чтобы с моей стороны было сделано все то же, что и с вашей. Как мне оставаться спокойным насчет этого очевидного изменения в видах и чувствах ко мне Императора Александра? Я знаю, что при Императоре Александре есть генерал, которому было поручено предложить Швеции, за ее нейтралитет и даже содействие на случай войны со мною, возвращение большей части Финляндии, а именно всей северной части этой провинции, и общее владение Аландскими островами. Я знаю так же, что вы спешите заключить мир с турками, предлагая им, для ускорения дела, новые условия, отказываясь на сей раз от всегдашнего вашего притязания удержать под вашим владычеством Молдавию и Валахию. Эти новые решения с вашей стороны, противоположные всем началам, которыми вы руководствовались до сих пор, – не должны ли они мне служить доказательством, что, решившись на войну со мною, вы жертвуете ей всем тем, что вы находили для себя выгодным? Отступление пяти дивизий вашей дунайской армии произвело столь сильное впечатление в Константинополе, что Рейс-эфенди тотчас известил о том моего поверенного в делах, предупреждая его, что теперь вы направите все ваши силы против меня, и Янинский паша, узнав об этом, тотчас дал знать об этом губернатору острова Корфу и тот час устранил все препятствия к подвозу на остров провианта с материка. Если вы начнете со мною войну, предупреждаю вас, что нападу на вас с большими силами: во-первых, северогерманская армия назначена для действий против вас; затем войска, расположенные во внутренности Франции, перейдут Рейн для того же; а в-третьих, я устраиваю в Италии большой лагерь, войска которого, так же назначенные против вас, должны будут двинуться на ваши границы через юг Германии. Раскрывая вам таким образом мои планы, повторяю, что я не хочу войны, в особенности с вами: я не новичок в военном искусстве, – я им занимался всю жизнь, и льщу себя тем, что несколько умею рассчитывать и подготовлять наперед военные события». Произнесши эти слова, он расспросил меня о моем здоровье и простился со мною.

Я забыл, Государь, вставить в это донесение, что Император Наполеон, выслушавши уверения, сделанные ему мною от имени В. В-ва, сказал: «Видите ли, князь Куракин, теперь, когда вы входите ко мне со шлемом на голове, эти уверения не могут произвести на меня того действия, которое бы они неминуемо имели, если бы вы предстали передо мною с белым жезлом в руках». Я тотчас ответил ему, что, сохраняя подобие, употребленное Е. В-вом, могу уверить его, что голова моя не покрыта шлемом и что я