Последний солдат Третьего рейха. Дневник рядового вермахта. 1942-1945 - Ги Сайер

Мой новый друг – Эрнст Нейбах – прирожденный инженер. Ему не было равных в умении превратить несколько старых досок в убежище, не пропускавшее воду, словно его соорудил опытный каменщик. Из топливного бака большого трактора он сконструировал душ. Сорок галлонов воды, умещавшиеся в емкости, подогревались лампой-обогревателем. Правда, на тех, кто впервые воспользовался душем, вылился целый водопад из воды с примесью солярки. Хотя мы несколько раз перемывали бак, вода еще долго отдавала горючим.

Вечерами в очередь на душ собиралась целая толпа солдат, которые кричали и толкали друг друга; среди них попадалось и начальство. Первенство отдавалось тому, у кого оказывалось больше всего сигарет или хлебных паек. Однажды наш фельдфебель, Лаус, заплатил триста сигарет. Мытье начиналось всегда после пятичасового приема пищи и продолжалось до самой темноты. Здесь разыгрывались настоящие сражения. Принявших душ часто толкали прямо в грязь. У нас не было комендантского часа или других правил, которые устанавливались в казармах. Выполнив дневную работу, мы могли бездельничать и пить хоть всю ночь, если пожелаем.

Так мы провели почти неделю; стояли спокойные дни, небогатые на события. Для доставки грузов приходилось проходить по болоту из грязи, которое становилось все больше. Мы еще трижды возвращались к линии фронта; каждый раз там стояла невероятная тишина. Мы отвозили провизию войскам на лошадях или тележках. Они развешивали белье на всех валах, прикрывавших траншеи. Тем же занимались и русские по ту сторону Дона.

Мы заговорили с бородатым солдатом:

– Почему у вас так тихо?

– Наверное, война закончилась. Гитлер и Сталин сговорились. Никогда не видал, чтобы так долго ничего не происходило. Иваны целыми днями только пьют и распевают песни. Ну и нервы у них: ходят не скрываясь прямо перед нашими орудиями. Верк видал, как трое их шли по воду. Правду говорю, Верк? – Он повернулся к солдату с хитрой физиономией, который полоскал в грязи ноги.

– Точно, – сказал Верк. – Мы просто не могли выстрелить. Может, и мы покажем нос наружу, не получив пулю между глаз.

Возобладала надежда. Может, и впрямь война закончилась?

– А что, возможно, – промолвил Гальс. – Солдаты на фронте всегда узнают новости последними. Если это правда, через несколько дней нам сообщат. Вот увидишь, Сайер. Уже скоро пойдем по домам. Ну и отпразднуем же мы! Нет, что-то не верится. Неужто это правда?

– Цыплят по осени считают, – проговорил солдат постарше.

Его слова заставили нас спуститься с небес на землю.

Как обычно, мы отправились по тропинке – вернее, по каналу из жидкой грязи, который вел к лагерю. На минутку остановились переброситься словечком с Эрнстом, подразделение которого ремонтировало грузовик.

– Если так и дальше будет продолжаться, – заметил он, – будем передвигаться на лодках. Удалось проехать двум грузовикам. Камни, которые мы загоняли в грязь, затонули. Вот в окопах сейчас здорово!

– Да, им досталось, – сказал Гальс. – Совсем пали духом. Не удивлюсь, если бы сложили оружие. У нас, да и у Иванов творилось такое…

– Ну, пусть сейчас радуются, – произнес Эрнст. – Происходит что-то странное. В том грузовике с радиостанцией непрерывно получают радиосводки. И курьеры идут толпой. Последнему пришлось бросить самокат и шлепать по грязи, чтобы передать донесение коменданту.

– Может, поздравительная телеграмма за твой душ, – сказал Гальс.

– Мне нравится твоя мысль. Но что-то сомневаюсь. Если эти парни забегали, скоро забегают и остальные.

– Пораженец, – рявкнул Гальс, когда мы уходили.

Возвратившись в лагерь, мы увидели, что ничто не изменилось – по крайней мере, внешне. Мы поглотили дымящуюся смесь, поданную поваром, и приготовились еще к одному мирному вечеру. И тут раздался свисток Лауса: он созывал сбор.

Господи, мелькнуло у меня в голове. Нейбах не ошибся. Снова начинается.

– Я воздержусь от замечаний насчет вашего вида, – произнес Лаус. – Складывайте манатки. Мы можем отправиться в любую минуту. Все ясно?

– Вот дерьмо, – послышался чей-то голос. – Все хорошее кончается быстро.

– А вы что думали, будете здесь сидеть и прохлаждаться? Война не закончилась.

Раз приказано было «складывать манатки», следовало готовиться к смотру: привести в порядок мундиры, отполировать и застегнуть ремни и пряжки как полагается. Так, по крайней мере, было в Хемнице и Белостоке. Дисциплина здесь, конечно, упала, но все зависело от расположения духа проверяющего: он мог придраться и к тому, как смазана винтовка, и как начищены сапоги, а результат – тяжелые работы или непрерывный караул.

Я до сих пор вспоминаю четыре часа гауптвахты, которые мне достались через несколько дней после прибытия в Хемниц. Лейтенант сделал на цементном полу плаца круг на том месте, где ярче всего светило солнце. Сюда мне предстояло сложить «штрафные мешки», наполненные песком, весившие почти тридцать килограммов. А я весил всего пятьдесят два. Через два часа каска раскалилась на солнце, колени подкашивались, чтобы не упасть, приходилось прикладывать отчаянные усилия. Несколько раз я едва не расплакался. Вот так и выучил урок: настоящий солдат не разгуливает по двору казармы, засунув руки в карманы.

Поэтому мы поскорее взялись за форму и, как одержимые, начали начищать замызганные сапоги.

– И десяти метров не пройдем, как все снова будет заляпано грязью!

В нашем распоряжении был час, чтобы привести в более или менее приличное состояние свои пожитки. И еще двадцать четыре оставалось, прежде чем сельские каникулы на Дону превратились в кошмар.

На следующий день после спешных сборов меня поставили караульным. Время моего дежурства определили с полуночи до половины третьего. Собрав остатки терпения, я стоял на пустых ящиках из боеприпасов, поставленных для того, чтобы часовой не утонул в грязи. За возвышением из ящиков притаилась яма, наполненная водой, куда мог легко свалиться караульный, отвечающий за бензин, стоило ему задремать.

Стояла не очень холодная ночь. Ветер нес по небу густые белые облака, из-за которых временами показывалась большая луна. Справа виднелись силуэты грузовиков и палаток. Небо сливалось в необозримой тьме с гористым горизонтом. На расстоянии пяти миль от первой линии немецких окопов серебрился в свете луны Дон. Между нами и рекой несколько тысяч солдат спало среди невероятной грязи. Ветер доносил звуки двигателей. Обе воюющие стороны под прикрытием темноты передвигали свои тылы и войска. Подошли двое часовых, патрулировавшие границы лагеря; мы обменялись парой слов, которые обычно говорят в таком случае. Один из солдат сказал что-то смешное; я собирался ответить. И тут весь горизонт, с севера на юг, озарили яркие вспышки.

Подо мной задрожала земля, а в воздухе раздались громовые раскаты.

– Господи! – прокричал патрульный. – Наверное, началось наступление!

Из лагеря донеслись сигналы, кто-то отдавал приказы на фоне отдаленных разрывов. Мимо пробежало несколько человек. Проснувшиеся артиллеристы бежали к орудиям, стоявшим на краю заброшенного аэродрома. Поскольку приказа оставить пост не поступало, я оставался на месте, размышляя, какие указания получают мои товарищи. Продолжать доставку провизии при таком обстреле значит начать операцию совершенно иного рода по сравнению с теми, к которым мы успели привыкнуть. Вдалеке по-прежнему слышались звуки стрельбы, смешанные с грохотом наших орудий. При световых вспышках бегущие солдаты казались марионетками в театре теней.

Словно какой-то гигант, разгневавшись на мир, тряс землю: каждый человек превращался в песчинку, с которой колосс покончит одним махом и даже не заметит. Несмотря на то что опасность была еще далеко, я был готов при первом же сигнале броситься в яму, наполненную водой. Ко мне подъехали два трактора с выключенными фарами, колеса и гусеницы превратили грязь в жидкое месиво. Из них выпрыгнули двое солдат и почти с головой погрузились в жижу.

– Ну-ка, часовой, дай нам руку, – приказал один из них.

От непрекращавшейся стрельбы горело небо и земля. Мы заправили трактор бензином.

– Вечно что-то грохочет, – сказал мне один из трактористов.

– Удачи, – ответил я.

Чуть поодаль солдаты моего соединения пытались совладать с лошадьми, падавшими в грязь и отчаянно ржавшими. Несколько раз подходили грузовики забрать канистры с бензином; к рассвету, когда меня так и не сменили, я недоумевал, осталось ли мне что-нибудь охранять. Бомбардировка продолжалась с той же мощью, что и прежде. Я устал и отказывался понимать происходящее. Подошли парни из моей роты во главе с сержантом, который подал мне знак присоединиться к ним. Как раз в этот момент ярдах в ста от нас разорвался один из снарядов дальнего действия. Нас подбросило, и мы со всех ног бросились наутек. На бегу я лишь тщетно искал глазами широкие плечи Гальса.