Последний солдат Третьего рейха. Дневник рядового вермахта. 1942-1945 - Ги Сайер

Высота бункера не позволяла нам выпрямиться, всем сидящим в бункере пришлось подвинуться, чтобы мы могли войти.

– Выдержит? – спросил Гальс, указывая ободранным пальцем на крышу этого сооружения.

– Ну… если рядом упадет граната, может и обрушиться, – иронически улыбаясь, ответил один из солдат.

– А если приземлится прямо на нас, товарищам даже не придется нас хоронить, – добавил другой.

И как они шутят? Наверное, привыкли. Солдат, который спал, проснулся и зевнул.

– Я думал, нам женщин прислали.

– Да нет, каких-то ребятишек. Сержант, откуда у вас этот выводок?

Все засмеялись.

Земля снова содрогнулась, будто не позволяя нам слишком расслабляться. Отсюда звуки взрывов не казались такими сильными.

– Это новобранцы, из поезда с провизией. Они через всю Россию прошли, чтобы вам было чем набить брюхо.

– Подумаешь, – сказал парень, который только что проснулся. – Мы тут три месяца потеем, а вы пока только развлекались. На Украине, конечно, красивые девушки, это я знаю, но не следовало вам там торчать столько времени. Мы тут с голоду помираем.

Я вступил в разговор на своем отвратительном немецком:

– Ничего себе, девушки! Не видели мы никаких девушек! И вообще ничего, кроме снега.

– Эльзасец? – спросил кто-то по-французски.

– Нет, француз, – пошутил Гальс.

Все засмеялись. Гальса оттеснили на задний план.

– Спасибо, – сказал тот, кто задал вопрос по-французски, протягивая мне руку. У него было хорошее произношение.

– Моя мать немка, – ответил я.

– Ах, вот как! Ваша мать немка? Прекрасно!

Земля в очередной раз содрогнулась. С потолка на наши каски что-то посыпалось.

– Тут у вас не больно здорово, – заявил сержант, который все еще не мог прийти в себя от страха. Ему плевать было, немка моя мать или китаянка.

– А, это русские так развлекаются, – сказал другой. – Три дня назад мы им так задали, что они мигом успокоились.

– Правда?

– Конечно. Подонки, заставили нас вернуться за Дон, наверное, месяц назад. Мы отступили километров на тридцать, а то и больше. Теперь линия фронта на западном берегу. Они уже раза четыре пытались перейти реку по льду. Последний раз пять дней назад. Вот тогда действительно было несладко. Вели атаки два дня, особенно по ночам. Ну и досталось же нам! Видишь, я и сейчас не могу отоспаться. В последнее время не слишком много спали. Мы должны контратаковать, но пока еще не собрались с силами. Взгляни в бинокль. На льду по-прежнему русские. Эти свиньи даже не подбирают раненых. Некоторые небось еще стонут.

– Но мы обязаны доставить груз энскому подразделению, – объяснил сержант.

– Найдете их дальше, прямо на берегу реки. Им не позавидуешь. Наверное, они снова взяли остров. Оставили его, когда пришлось драться врукопашную, но утром снова взяли обратно. Там никому не поздоровится, это уж точно. Я лично предпочитаю оставаться здесь.

Наша батарея молчала уже несколько минут, но гранаты русских, хоть и не так часто, летели постоянно. Сгорбившись, вошел солдат с биноклем; он дул на пальцы.

– Твоя очередь, – сказал он напарнику, – я так дрожу, что боюсь, зубы выпадут.

Тот, к кому он обращался, встал, что-то буркнув, и пробрался к выходу.

– Наши пушки больше не стреляют. Их что, уничтожили? – спросил сержант вновь пришедшего.

– Ну ты и скажешь, – ответил солдат. Он по-прежнему растирал пальцы. – Без них нам бы пришлось несладко. Несколько дней назад, когда их не было, пришлось отступать. Надеюсь, наши товарищи из 107-й роты живы.

– Я тоже надеюсь, – согласился наш сержант, понимая, что сморозил глупость. – Но почему они не стреляют?

– Боеприпасов и так не хватает. Приходится стрелять помаленьку, только когда мы знаем, что точно не промахнемся. Пехота и артиллерия вынуждены беречь патроны и снаряды. Но русские не должны об этом догадаться, так что время от времени мы показываем, на что способны… Слыхал?

– Слыхал.

– Они больше не стреляют, – произнес кто-то из нашего отряда.

– Да. Все затихло. Не упустите момент, – сказал один батареец.

– Ну, ребятишки, пошли, – сказал наш сержант, который слегка пришел в себя.

Перед этими ветеранами боев на Доне мы действительно казались детьми. Несколько ударов крупнокалиберных пушек мы восприняли как конец света. Мы совсем не были похожи на гордых солдат, какими были в Польше, когда маршировали с высоко поднятой головой по деревням с ружьями наперевес. Сколько раз в прошлом я считал себя неуязвимым в наплечниках, касках, великолепной форме; как мне нравился звук строевого марша – и нравится до сих пор, несмотря ни на что. Но здесь, на берегах Днепра, мы напоминали жалких тварей, дрожащих под кучей лохмотьев. Мы отощали и покрылись грязью. Огромная Россия поглотила нас; передвигаясь по ней в грузовиках, мы были не благородными воинами, а какими-то прислужниками армии. Как и остальные, погибали от холода, но о нашей участи никто и не думал.

Мы осторожно выбрались из укрытия, поглядывая на насыпь, которая отгораживала нас от войны, и взялись за свою опасную кладь. Все, казалось, успокоилось. Больше не слышно было шума, свет в небе померк. Мы пошли по траншеям, ставшим укрытиями для полузамерзших солдат, гревшихся у бензиновых обогревателей. Везде нас спрашивали:

– Есть почта?

Пролетели три «мессершмита». Воздух огласился нашими приветственными возгласами. Вера пехоты в люфтваффе была полной; силуэты самолетов с черными крестами не один раз возвращали утерянную было храбрость и помогали отразить атаку русских.

Пока мы шли вперед, несколько раз приходилось прижиматься к стенам траншеи, чтобы могли пройти те, кто нес носилки с ранеными. Мы приближались к самому краю немецких позиций. Траншеи становились все ниже и уж©, так что вскоре нам пришлось идти цепочкой, согнувшись в три погибели, чтобы нас не заметили. Несколько раз я выглядывал наверх. В шестидесяти метрах впереди виднелась высокая трава; это был берег реки, где находилось подразделение, которому мы везли провизию.

Теперь траншея скрывала нас лишь наполовину; прыгая от одной воронки к другой, мы выбивали ногами землю и снег. В одной из воронок санитар в тяжелом зимнем обмундировании перевязывал двоих солдат, сжавших зубы, чтобы не закричать. Он сообщил, что мы прибыли на место назначения. Мы не стали тратить время на оценку положения, в которой оказалось это чертово подразделение: просто поставили ящики в указанную дыру и повернулись, чтобы начать обратный путь.

К наступлению темноты мы завершили то, что, как оказалось, называется «приоритетными поставками для подразделения, находящегося на линии фронта». После бомбардировки, происшедшей днем, больше ничего не случилось; несчастные солдаты, угодившие на Дон, готовились к новой ледяной ночи. Хотя температура немного поднялась, по– прежнему оставалось очень холодно.

Мы ожидали двоих из нашего отряда, собиравших письма, которые удалось накорябать солдатам. Гальс, еще один солдат и я сидели на валу из застывшей от холода земли, скрытые от противника.

– Интересно, где мы проведем ночь, – сказал Гальс, разглядывая сапоги.

– Вероятно, под открытым небом, – ответил наш попутчик. – Гостиниц что-то поблизости не видать.

– Идите сюда, – позвал нас кто-то. – Отсюда прекрасный вид на реку.

Мы поднялись с земли и взглянули через обледеневшие ветви, под которыми скрывался крупнокалиберный пулемет, уже готовый стрелять.

– Смотрите-ка, – сказал Гальс. – На льду трупы.

Да, там лежали неподвижные тела – жертвы происшедших за несколько дней до этого боев. Солдаты на батарее не преувеличивали: русские не хоронили своих мертвецов.

Я вглядывался в даль, ища остров, о котором мы столько раз слышали; но увидеть его было непросто: сгустилась темнота. Я смог разглядеть лишь покрытые снегом деревья. Наверное, среди них наши солдаты. А позади, в густом тумане, спустившемся на мрачные окрестности, почти не было видно противоположного берега реки. Там русским удалось остановить наступление наших войск, и оттуда они наблюдали за нами.

Я оказался на линии фронта, о которой думал с содроганием и которую так хотел увидеть. Некоторое время ничего не происходило. Стояла почти полная тишина, которую лишь изредка нарушали голоса. Мне показалось, что на том берегу, где находились русские, из тумана поднимаются тонкие струи дыма. Затем меня оттеснили другие солдаты.

– Если тебе так интересно, – сказал один гренадер, стоявший у пулемета, – я с радостью уступлю тебе свое место. Я уже достаточно натерпелся этого мороза.

Мы не знали, что сказать. Его место вряд ли было завидным.

В воронку забрался лейтенант в тяжелой шинели. Прежде чем мы успели отдать честь, он поднял полевой бинокль и уставился в даль. Несколькими секундами позже мы услыхали мощные взрывы, доносившиеся сзади.

Почти сразу же на льду раздались разрывы, затем неоднократное эхо, а потом пронзительный свистящий звук, пронзивший воздух почти рядом с нами. Немедленно раздался ответ со стороны всего немецкого фронта. Звук орудийных выстрелов сливался с разрывами снарядов. Мы засели в воронке, у самой земли.