Рассказы - Игорь Малышев

От брата Иранио, приносившего мне пищу я узнал, что Мика сильно заболел после этих событий, и две недели провел в горячке, такой сильной, что некоторые даже побаивались за его жизнь. Однако потом все обошлось, он выздоровел, только борода его приобрела темный оттенок, как будто время для него повернуло вспять и он только начал седеть. Нрав же его не изменился вовсе, он остался все тем же доброжелательным блаженным. При нашей встрече, он с радостью обнял меня, совершенно не тая зла за то, что я втравил его в рискованную переделку. Глядя на его открытое лицо с огромными голубыми глазами, я почувствовал жестокое раскаяние за то, что стал виновником его болезни и еще больше утвердился в мысли не предпринимать никаких дерзких шагов.

Только после моего выхода на волю я смог оценить всю прелесть свободы, хотя бы даже и в пределах монастыря. Небо, солнце, деревья, звезды, загадочно мерцающие по ночам и бледнеющие в бездонном небе утром, казались величайшими из даров. Бесконечным блаженством было чувствовать на щеках дуновение ветерка, трогать ладонью шершавые листья яблонь, щуриться от яркого солнечного света. Я удивлялся, как, раньше, имея все это пред собой каждый день, не был счастлив? Зачем блуждал в мраморных лабиринтах, пытаясь найти то, что всегда со мной. Что тянуло меня к этим холодным, пусть и совершенным копиям той красоты, что вокруг? Крамольные мысли, вынашиваемые мной в заключении забылись, как душный кошмар, не оставив и тени.

Как я уже говорил, Мика очень обрадовался мне и чуть было не задушил от радости, когда обнимал. Братия тоже была довольна, хотя и старалась держаться со мною построже. Вскоре меня вызвал к себе отец-настоятель.

В его келье было светло и чисто, обстановка совсем скромная, ничего лишнего. Кровать, покрытая расшитым покрывалом, столик с Библией, шкафчик с одеждой да распятие на стене, вот и все.

Взгляд настоятеля был тверд и участлив.

— Я надеюсь, что ты хорошо обдумал все за это время и разобрался в себе. Научись ценить данное тебе. Я уверен, что для того, чтобы понять и принять суть даже самых простых вещей, нужны годы и годы. Даже видимая сторона жизни бесконечна для изучения. И когда мы хотим увидеть то, что скрыто от наших взоров, в нас говорит гордыня и жадность. Наблюдая за ходом явного и очевидного, можно понять все, распознать суть всех явлений без исключения, ничего при этом не меняя и не разрушая. При условии, конечно же, что тобою управляет любовь и радость. Сделай совершенными свое зрение и слух и ты услышишь все, от альфы до омеги. Господь даст тебе силы, если увидит чистоту твоих намерений.

— А как же опыты брата Луиджи, вы же разрешали ему их делать?

Я сказал это вовсе не для того, чтобы поспорить, просто мне хотелось во всем разобраться до конца.

— Что ж, я отвечу тебе. Мне не нравилось то, что делает брат Луиджи, но у каждого человека свой путь и никто не сможет пройти этот путь вместо него. Я думал, что со временем он сам поймет ошибочность и бесплодность своих исканий, да и если говорить откровенно, мне было интересно то, что он делал.

Такие признания дорого стоили. Отец-настоятель не любил открывать свою душу кому бы то ни было. Я оценил это и мысленно поблагодарил его за откровенность.

— Но он был взрослый человек и я не мог заставить его что-то делать силой. Ты же только-только входишь в пору зрелости и я не могу допустить, чтобы ты с самого начала пошел неверной дорогой. Пойми, такие знания не сделают тебя счастливым, потому что они делают душу холодной и невосприимчивой к свету. Ищи тех знаний, что согревают души и дают надежду. Подумай, даже если бы Луиджи нашел свой философский камень, что бы он получил? Груды золота и ничего более. Сделает это хоть кого-нибудь счастливым? Никогда. Высохнет ли хоть одна слезинка на щеке у ребенка? Нет. Будут лишь новое горе и страдание. И потому будь осторожен в своих поисках.

А мне в это время думалось, что он очень похож на свой портрет.

— Не дай тебе Бог попасть туда, куда ты так стремишься. В твоем поиске нет главного, ради чего стоит отправляться в дорогу — любви. Есть же только дьявольская жажда знаний, которая исходит от гордыни. Помни, что любой из ответов, что ты так отчаянно ищешь, может выжечь тебе глаза, ты не готов к ним.

Меня пробрал страх: имел ли он в виду те вопросы, что я обдумывал, сидя под замком? Я нервно сглотнул и это не укрылось от его серых глаз.

— Если ты почувствуешь, что тебе нужна помощь, ты можешь приходить ко мне.

Я вышел от него растревоженный донельзя. Внутри кружилось и вертелось. Всю ночь я провел в молитвах.

— Господи, защити меня, не дай пропасть. Укажи путь в моих метаниях, не оставляй и охрани от смерти. У меня ведь нет ничего, кроме тебя и пути к тебе, так не дай же мне пропасть.

По особому распоряжению отца-настоятеля мне было разрешено гулять за пределами монастыря. Я предпочел не ходить в близлежащие села с их суетливыми людьми, а исследовать окрестности. Во всех вылазках меня сопровождал блаженный. Он говорил, что хочет поискать перьев, но я думаю, что он хотел еще и присматривать за мной, поскольку горы полны опасных случайностей. И хотя я сейчас был уже на голову выше него, он заботился обо мне с трогательностью старой няньки. Он хорошо знал окружающие горы (причиной тому все тот же поиск перьев) и часто удерживал меня от походов в те места, где можно было ждать схода лавин, камнепада или чего-нибудь в этом роде. Мы и вправду нашли немало разных перьев, которые Мика, разгладив, прятал за пазуху, улыбаясь как самый счастливый человек в мире.

Дней лучше этих в своей жизни я не помню. После заточения, мир предстал наполненным светом и свободой. В каждой летящей снежинке чувствовалась такая свобода и покой, что хотелось плакать. Я мог часами глядеть на прозрачное голубое небо, не замечая хода времени, и будто бы поднимаясь все выше и выше. Мика, понимая, что мне лучше не мешать стоял рядом, боясь пошевелиться, или прохаживался неподалеку, разглядывая далекие вершины и маленькие высокогорные цветы. Мы возвращались домой затемно, а уходили с рассветом. В полдень делали привал, чтобы поесть захваченного из монастыря хлеба и сыра. Пили воду из горных ручьев. Вода была холодная, после ее ледяных поцелуев ломило зубы, но мы все равно пили только эту воду, потому что считали, воду из долин совсем другой водой. Эта была ближе к солнцу.

Мы ходили тропами, где не ступала нога человека и лишь дикие козы бродят в поисках скудного пропитания. Здесь, в нехоженых местах чувствовалась вечность, заточенная в камнях. Все вокруг было незыблемо и торжественно.

Однажды мы взобрались на небольшую вершину, с которой открывался вид на наш монастырь. Я долго стоял и глядел вниз. Мир выглядел игрушечным. Колокольня не больше веретена для прядения, дома — как игральные кости, а людей, так и вообще не разглядеть. Все было таким маленьким, что мне стало невероятно, что и я раньше был там, среди этих крохотных предметов неразличимым человечком, пылинкой в траве. И тогда во мне заново проснулись все те вопросы, что мучили в темнице. Какое-то безумие охватило меня. Стало вдруг мало просто жить в мире, дышать, есть хлеб, пить воду из ручьев, смотреть на небо, молиться по утрам и вечерам, заглядывать в глиняные глаза распятий, открывать пыльные книги, делать стыдливые ошибки, ходить под стальными глазами отца-настоятеля. Захотелось сделать что-то, чтобы стать более чем просто пылинкой в траве и песчинкой на берегу реки. Захотелось броситься куда-то в великие потрясения, высочайшие взлеты и немыслимые падения, обозреть все бездны разом, испытать все, что можно испытать живому существу. Пальцы сами собой до судорог сжались в кулаки. Ногти впились в ладони, как клыки зверей, я задыхался. Воздух высокогорья превратился в лед. Все внутри меня исчезло, оставив только одно невероятное желание.

Сидя в заключении, я размышлял вот над чем: если камни пола в храме отражают все сущее в мире, а Бог незримо присутствует во всем, что мы видим вокруг, если он альфа и омега, то что я увижу, когда погляжу на пол с самой высокой точки храма? Хотя бы оттуда, откуда глядел стекольщик?

Мысль эта полностью захватила сейчас все мое воображение без остатка. Думать ни о чем другом я уже не мог. Любое занятие с этого дня казалось мне невыносимым. Я думал только о том, как забраться наверх и глянуть вниз. Правда, осуществить задуманное было непросто. Нужно было приставить лестницу к стене, подняться на первую крышу, затем втащить туда лестницу и только тогда залезть на вторую крышу, на которую выходили нужные мне окна. В общем-то все эти действия были по силам мне одному, но вряд ли они могли остаться незамеченными для братии. Они уже знали, что я способен на неожиданности и потому никогда не разрешили бы мне залазить на крышу. Выбрать подходящее время было несложно. Днем рядом с храмом почти всегда кто-нибудь находился. Ночью, как это сделал настоятель, лезть не имело смысла, поскольку я ничего не увидел бы в темноте. Единственной возможностью для выполнения моего плана было время молитвы, когда все соберутся в храме и никто не сможет мне помешать. Утренняя и вечерняя молитвы отпадали по причине скудного света, оставалась только дневная.