Зорге. Под знаком сакуры - Валерий Дмитриевич Поволяев

как там Катя в своем купеческом Нижне-Кисловском? По лицу Рихарда пробежала тень, он погрустнел. Неожиданно он услышал, как внизу, на дорожке раздались осторожные мелкие шажки, приподнялся, заглянул в окно, обшарил глазами двор, пробежался глазами по сливовым и вишневым деревьям, росшим на участке, никого не увидел… Неужели звук шагов ему почудился?

Уже дважды, приходя сюда, он обнаруживал, что на столе его кто-то шарил. Служанка шарить не могла, значит, это делал кто-то другой, невидимый, неслышимый, но, несмотря на невидимость и неслышимость, оставляющий следы. Кто же это был? Зорге не выдержал, усмехнулся: ежу понятно, кто…

Рихард уже знал, кто конкретно из сотрудников полиции «кемпетай» сопровождает его в городе — хоть и неприметны были лица, засечь их было несложно. По глазам, например. Несмотря на неприметность, размытость портретов, все сотрудники «кемпетай» имели одинаковые глаза, какие-то замороженные, обращенные внутрь, будто у рыб, которых приготовили для засолки.

Те сотрудники, которые пасли его на улицах Токио, вряд ли могли одновременно забираться в его жилье, шарить там… С другой стороны, Рихарда совершенно не беспокоил интерес «кемпетай» к его персоне. Он специально поинтересовался у Ходзуми Одзаки, что же это за структура — «кемпетай»?

— Очень серьезная организация, — ответил тот, — только почему-то не умеет быть невидимой.

Задача, стоявшая перед этой полицией, могла вызвать недоумение у любого гостя островов: «кемпетай» призвана охранять японский образ жизни от посягательств иностранцев, заботиться о чистоте атмосферы… О «чистоте атмосферы», ни много ни мало. Такой полиции не было ни в одной стране мира. А в Японии была.

Тем временем у двери, врезанной в ограду, выросла темная фигура и, накренившись вперед, начала напряженно всматриваться в окна дома Зорге.

Рихард нажал на выключатель сильной лампы, стоявшей на столе, и приветственно помахал фигуре рукой.

Фигура стремительно исчезла. Рихард выключил лампу.

Вскоре в Токио прибыли супруги Клаузен, Анна и Макс. Участок, который очень беспокоил Зорге, — радиосвязь, слишком много тут было неполадок, — перестал его беспокоить: Макс был раза в четыре расторопнее Бернхарда, технику знал лучше, и главное — был проверен, как никто: все-таки столько лет проработали вместе в Китае.

Ходзуми Одзаки стал своим человеком в правительственных коридорах, его слава лучшего специалиста по Китаю была утверждена официально.

Иотоку Мияги сделался знаменитым художником, на сеансы к нему выстраивались в очередь не только капитаны с майорами — теперь в большинстве своем в очереди толклись генералы: в их среде считалось за честь иметь дома портрет кисти Мияги.

Многие теоретические выкладки, предположения, планы, еще не утвержденные, о которых в правительственных кабинетах узнавал Одзаки, получали подтверждения в беседах художника со своими «натурщиками» — Мияги работал очень плодотворно.

Ну и Бранко Вукелич, который каждый день — с завидной регулярностью — появлялся во французском посольстве, получал там все новейшие сведения из Европы, в том числе и секретные — по части секретов французы проявляли традиционное легкомыслие, иногда бумажку, украшенную жирным грифом «секретно», вообще можно было найти в коридоре, валяющуюся на ковровой дорожке, — Вукелич был еще одной ступенью проверки материалов, которые Зорге отправлял в Центр.

Группа Рамзая работала, как маленький завод, — каждый механизм знал свое место, каждый болт был тщательно смазан, каждая передача (не обязательно зубчатая) находилась под ежеминутным наблюдением.

Из Москвы, от Урицкого иногда в Токио приходили восторженные шифровки: «Молодцы!» Случалось, шифровки были расширенные…

Раз в неделю Зорге ездил на берег моря — купаться. Выбирал у кромки уединенное место, где к воде подступали какие-нибудь кусты, камни, либо нависал круто срезанный земляной откос, облюбованный чайками, расстилал плотное домотканое полотнище, раскладывал на нем вещи и входил в теплую желтоватую воду.

Купаться он предпочитал один — стеснялся искалеченной ноги, синеватых, в багровость, шрамов, хромоты, хотя когда был наряжен в костюм, хромоты своей не стеснялся.

Впрочем, у каждого человека имеются свои слабости. Были они, естественно, и у Зорге.

Впрочем, через некоторое время стеснительность, — Вукелич назвал ее ложной, — отступила назад, и Зорге начал появляться на берегу залива с кем-нибудь из близких людей, с тем же Бранко Вукеличем или Максом Клаузеном.

Эти визиты к морю прибавляли Рихарду сил, у него даже глаза становились иными, делались теплыми, какими-то мягкими, словно бы в них натекал домашний свет… Час, всего один час, проведенный на море, очень много давал Рихарду, в Токио он возвращался другим человеком.

Погода в Токио в том году баловала жителей: дождей летом было мало, токийцы думали, что они возьмут свое осенью — не взяли, осень тоже выдалась сухая и солнечная, пахнущая по-весеннему — распустившимися цветами, медом и еще чем-то, наверное, только одной Японии и присущим.

Зорге, как всегда, приехал в посольство утром — три раза в неделю, ночью, в Токио прибывал самолет из Германии, привозил почту, в том числе и последние немецкие газеты «Франкфуртер цайтунг», «Берлинер берзенцайтунг», «Фелькишер беобахтер», «Ангрифф», «Теглихе рундшау», «Фоссише цайтунг» и много чего еще, на что в Берлине Зорге никогда бы не обратил внимания, а здесь приходилось обращать.

Рихард стремился первым прочитать привезенные газеты, особенно те, в которых были напечатаны его статьи — это было очень важно, как было важно знать и другое: сильно ли его покурочили при редактировании?

В этот раз Зорге появился в посольстве раньше обычного — вчера до двенадцати ночи просидел над большой статьей, заказанной генералом Хаусхофером для журнала «Цайтшрифт фюр геополитик», а потом долго не мог уснуть. Такое бывало с Зорге и раньше, когда выпадали перегрузки (а всякая срочная статья — это перегрузка, иногда ведь приходится работать до середины ночи, чтобы утром передать материал), поэтому без таблетки снотворного уснуть было нельзя.

Иногда же происходило обратное — Рихард засыпал легко, но очень быстро просыпался, будто его кто-то толкал кулаком в бок, и долго лежал с открытыми глазами, хлопал ими впустую, никак не мог забыться. Очень часто так лежал до самого утра.

Произошло это и на сей раз: не смог уснуть до самого светла, когда на небо вскарабкалось чистое, словно только что умытое солнце, улыбнулось ободряюще. Зорге сунул в рот пустую трубку (он чередовал сигары, трубку и сигареты), пососал ее немного, затягиваясь холодным горьким духом, и решительно сбросил ноги с постели на пол. Поскольку уже пришла домработница — птица очень ранняя, то скоро Зорге забрался в бочку с теплой водой, а потом, наскоро позавтракав, сел в машину, разогрел мотор и покатил в посольство.

Первый человек, которого Зорге увидел в посольском коридоре, был… нет, этого быть не может! Зорге неверяще протер глаза, с сомнением качнул головой — не мог прийти в себя от крайнего