Уральский парень - Михаил Аношкин

А дело было так. Воронцов, Шишкин и молодой парень, которого звали странно — Носач, остановились возле маленькой светлой речушки. Таких речушек в уральских междугорьях много. Начинаются они обычно у подножия горы, из родничка. Пробираясь сквозь заросли черемухи и смородины, ручеек сливается с другими ручейками — смотришь, уже течет веселая, говорливая речушка.

Шишкин достал ломоть хлеба, кусок сахара, набрал в жестяную кружку холодной воды. Носач последовал его примеру. Парень он был молчаливый, какой-то пришибленный. Всегда жался к Шишкину. И в геологоразведочную партию пришел вместе с ним. А Воронцов — неутомимая душа — обследовал речушку и в самой воде обнаружил золотые блестки. Взял на пробу горсть песка, промыл и улыбнулся — золото! И хотя искал другое, все равно обрадовался. С некоторых пор Бориса Михайловича увлекла навязчивая идея — найти графит. Как-то недалеко от своего дома, прямо на улице, подобрал он странный черный камушек. Изумился — графит! Приятная неожиданность! В городе работала фабрика, а сырье завозили черт знает откуда. Мало сказать, сырье привозное. Если бы из соседней области — куда ни шло. В том то и беда, что покупали графитовую руду на Цейлоне. И стоила она очень дорого. И вдруг такая находка! Каким путем попал на улицу этот камень? Поблизости не было никаких признаков месторождения. Значит, откуда-то занесли. Откуда? Не с луны же он свалился? Надо искать! Где-то в окрестностях города должны быть залежи этого ценного сырья.

И Воронцов стал искать. Долго поиски не давали результатов. Но Борис Михайлович верил в удачу.

И вот он напал на золотую россыпь. Велика ли она, трудно определить. Это покажет дополнительная разведка. Надо только не забыть место, отметить его на карте.

Воронцов подошел к рабочим, присел рядом и показал Шишкину золотые песчинки:

— Смотри, Федор, что я нашел.

Между Шишкиным и Воронцовым сложились хорошие товарищеские отношения. Геолог не догадывался о помыслах Шишкина. Достаточно было, что он исполнительный, аккуратный помощник, выносливый к тому же. Да и умел Шишкин прятать чувства, ничем не выдавал своей истинной натуры. А нанялся он на работу в геологическую партию с одной мыслью: а вдруг случай поможет ему найти золотую жилу, разбогатеть. И молчаливого партнера прихватил с собой не зря: любил хлопотливые дела обделывать чужими руками.

Вот он, этот случай! Но Шишкин равнодушно сказал:

— Золото? Бывает в здешних местах.

— Но, к сожалению, редко, — возразил Воронцов.

— Борис Михайлович, вот хлеб, вот сахар. Консервы открыть?

— Спасибо, люблю вот так, — он наклонился над речушкой, обмакнул в воду хлеб и принялся есть с сахаром вприкуску. — Замечательная вода, Федор. Совершенно справедливо местные жители называют ее «вкусной». Она очень вкусная.

Носач равнодушно жевал хлеб и до разговора ему как будто не было никакого дела. Через полчаса двинулись дальше. Шишкин, как бы между прочим, спросил о золоте: много ли его. Воронцов ответил неопределенно.

Опять шли молча. Воронцов впереди, Шишкин следом, а за ним Носач.

Золото! Нет, не зря шастал Шишкин за Воронцовым по этим проклятым горам и лесам, мерз у костра, страдал от комаров и мошкары. Надеялся — улыбнется ему фортуна, не может не улыбнуться, если он не сидел сложа руки. Сколько бы ни было золота на этой речушке, ему, Шишкину, хватит на безбедное существование. Жаль, что нельзя развернуться во всю натуру: времена не те. А с золотишком дело бы пошло, чертям стало бы тошно. Узнал бы мир Федора Шишкина. Да нынче не развернешься. Но золото можно приберечь — не прокиснет!

О речушке знают трое. Носач не в счет: без Шишкина он давно бы пропал, поэтому предан, как собака.

Воронцов! Сговорить бы и его, сманить на свою сторону. Что особенного? Кто считал золото в этих горах? Кто знает, что оно есть в этой речушке? Шишкин поставил бы добычу скромно, незаметно, определенная доля попала бы в карман геологу. Тогда бы можно было обойтись без мокрого дела. Но нет! Воронцов — одержимый человек, помешался на графите. Честный до щепетильности, как барышня. С ним каши не сваришь.

Шишкин замедлил шаг, поравнялся с Носачом, шепнул:

— Кончать будем.

Носач вздрогнул, в бесцветных глазах метнулся страх.

— Без фокусов, — предупредил Шишкин. — Обгоняй геолога, иди впереди. У болота задержишься.

Носач повиновался. Обогнал Воронцова и пошел впереди. Дорогу преградило болото, обширное, простиравшееся на десятки километров. Обходить слишком далеко. По таким надо идти, только соблюдая все меры предосторожности. Болота обманчивы. Бывают в них очень топкие места. И не подумаешь, что перед тобой гибельный клочок, прорва: на глаз это лужайка, поросшая яркой зеленью. Ступишь ногой и провалишься. Зелень раздается в стороны, обнажая вонючую болотную жижу.

Воронцов нагнулся, чтобы сломить березку: с палкой по болоту идти легче, можно прощупывать путь. Шишкин тихо кивнул головой Носачу. Тот моментально подскочил к геологу, схватил его за ноги и потянул с силой на себя. Воронцов упал. Шишкин с остервенением ударил Бориса Михайловича по голове топориком, маленьким и острым. Воронцов не успел даже ойкнуть.

Шишкин деловито обшарил карманы геолога, взял портсигар, осмотрел внимательно, сунул обратно. Намеревался прихватить планшетку с картой, но раздумал. Лучше ничего не брать. Поднялся, взглянул безумными глазами на трясущегося Носача, прикрикнул:

— Баба! Не распускай нюни. Чисто сработано.

Воронцова столкнули в гиблое место, в «окно», как их называют на Урале. Когда тянули труп к болоту, портсигар выпал, Носач схватил его и спрятал к себе за пазуху: чтоб не видел Шишкин. А то свернет голову. Дождались, пока труп засосало и яркая зеленая тина снова сомкнулась над жижей. Убийцы тщательно замели следы преступления, сами вымазались с ног до головы в болотной жиже и поплелись дальше, в лагерь экспедиции. Уже в лагере Шишкин обнаружил у Носача портсигар, даже позеленел от гнева. Носач испугался не на шутку: знал, что с Шишкиным шутки плохи. Следующим же утром ушел в горы, спрятал портсигар на шихане. И облегченно вздохнул.

* * *

Долго еще говорили Мария Петровна и Володя. Она расспрашивала его о фронтовой жизни, о том, что он собирается делать.

— А графит все-таки нашли, — сообщила Мария Петровна. — Правда, не там, где искал Борис Михайлович, гораздо ближе к городу. Построили комбинат, поселок. Прав оказался Борис Михайлович.

От Воронцовых Балашов ушел под вечер. Мария Петровна, провожая его до дверей, просила заглядывать почаще, не стесняться. И в самом деле после откровенного разговора он уже не чувствовал той стесненности, с какой в первый раз переступил порог этого дома.

3

Как-то Балашов встретился с Александром Родионовым, бывшим секретарем горкома комсомола. На фронте Родионов пробыл совсем недолго, получил тяжелое ранение в ногу и уже три года работал секретарем партийной организации нового комбината. Он-то и пригласил Балашова посетить комбинат. От города до поселка можно было добраться водным путем, на моторке: из городского пруда в Плесо, из Плесо в Темное озеро, из Темного на озеро Тайга, вблизи которого расположился графитовый комбинат.

Так случилось, что Балашов и Родионов сели в моторку уже в сумерки: Родионова задержали в горкоме партии на каком-то совещании.

Моторка затарахтела и рванулась вперед, высоко подняв нос. Было тихо, и рокот мотора разносился по окрестности гулко. Город зажег огни, они трепетно отражались в воде. Миновали городской сад, нырнули под Больничный мост и вырвались в широкую горловину, беря курс на Плесо.

Не однажды плавал Владимир здесь до войны — и никогда ночью.

Дома с обеих сторон спускались к горловине. И та полоска берега, которая отделяла дома от воды, затушевалась темнотой, растворилась в ней, и казалось, будто многочисленные огоньки столпились над самой водой. Слева берег грузно горбился, а на бугре безо всякого порядка мелькали огоньки окон — по два, по три, по четыре рядышком.

Справа берег был положе, за первыми же домиками чернел лес. Вдоль леса вытянулась жиденькая цепочка фонарей окраинной улицы. Впереди маячил островок, за которым угадывалась сумеречная ширь Плесо.

— Оглянись назад, Володя! — позвал Родионов. Балашов повернулся лицом к Родионову, который немного ссутулился на корме, держа рукоятку руля. Владимир даже ахнул от удивления. От лодки в обе стороны лениво расходились черные волны, перебирая блики огоньков. Серой толстой плитой повис над проливчиком Больничный мост. Два ряда матовых фонарей освещали его сверху. И от того, что мост сверху был освещен, низ казался аспидно-черным. Влево от него за узорчатой оградой, за темной редкой зарослью берез белел главный корпус больницы с колоннами. А вправо от моста над кронами деревьев городского сада то вспыхивало, то гасло зеленое зарево: на заводе работал автоген.