Уральский парень - Михаил Аношкин

У калитки Владимир остановился, перевел дух. Не раз снилось ему, как навстречу выбегает счастливая мать… Но никто не вышел, не встретил его… Вздохнув, Владимир решительно приподнял щеколду, толкнул калитку ногой и шагнул во двор. Мальчишка лет двенадцати мастерил что-то, он поднял голову, и веснушчатое лицо его выразило неподдельное любопытство. На стене дома, возле крыльца, висело рассохшееся корыто. Мать, бывало, стирала в нем белье. Балашов глухо поздоровался и спросил:

— Есть кто дома?

— Бабушка и Верка.

Балашов вошел в избу. Мальчишка шагнул следом за ним. За столом готовила уроки девочка, очень похожая на мальчишку, одних с ним лет. Рыжеватые косички с вплетенными розовыми ленточками топорщились на затылке. «Близнецы», — решил Балашов. У окна на лавке сидела старуха в очках и вязала чулок. Она взглянула поверх очков на вошедшего и опустила на колени вязанье. У Владимира сухой комок подкатился к горлу. Почему-то подумалось: если снять клеенку со стола, то бросится в глаза прожженная выемка с правого края: когда-то шестилетний Володя опрокинул керосиновую лампу, прожег скатерть, а на столешнице навсегда осталась эта отметка. А вон на ножке стола вырезано коряво: «Володя». И фикус в углу тот же, только за эти годы он захирел, листья-лодочки поредели. Вот и табуретка старая с вырезанным полумесяцем в середине сиденья.

Старуха встретила его настороженно. Мальчик встал рядом с нею, плечом прижался к ее плечу. Девочка грызла кончик карандаша и не сводила глаз с незнакомого офицера.

Балашов, не ожидая приглашения, поставил на пол чемодан, положил на него шинель, подвинул табуретку, сел. «Чужой в своем доме», — горько усмехнулся он про себя.

— Уж не от Николая ли нашего с весточкой? — вдруг всполошилась старуха.

— Нет, бабушка, я не от вашего Николая, — ответил Балашов.

— А я-то, старая, подумала.

— Дяденька, — спросил мальчик, покраснев от смущения, — а вы настоящий Герой?

— Говорят, настоящий, — улыбнулся Балашов.

— Да ты никак и в самом деле Герой? — заинтересовалась старушка и, оседлав нос очками, поднялась. Шаркая тапочками, подошла к Балашову.

— Поди-ко ты! — удивилась старуха, разглядев наконец Золотую Звезду. — Да чей же ты будешь, соколик?

— Я домой пришел, бабушка, — тихо сказал Владимир. — Да вот… — он вздохнул.

— Господи! — всплеснула руками старуха. — Небось, сын покойной Василины?

— Сын, бабушка.

— Милый ты мой, — запричитала она. Лицо ее сморщилось, заблестели слезы. — Не дождалась Василинушка своего героя. Не ведает, кто к ней в гости-то приехал! Дай хоть я тебя поцелую, некому тебя и поцеловать-то…

Старуха притянула Володину голову и чмокнула в лоб.

— Располагайся, соколик. Ты домой приехал. А мы из Орловщины, беженцы мы. Приютила нас твоя мать, добрая душа, царство ей небесное. Я баньку истоплю. Сереженька, беги скорее, родненький, за мамой. Скажи, что дядя Володя приехал. Она у нас тут недалеко работает. Прибежит мигом.

И забилась грусть-тоска на самом донышке сердца, потеплело на душе. Владимир встал, встряхнулся и сказал растроганно:

— Спасибо вам, дорогая бабуся. Большое спасибо на ласковом слове.

— Что ты, соколик! С дороги-то, чай, устал. Умойся, а я поснедать соберу. Верунька, сбегай скорее к Игнатьевне, попроси стаканчик горилки. Мужа она ждет, припасла к его приезду.

— Дядю Ваню? — спросил Балашов.

— Вот-вот. Скидывай гимнастерку, умывальник во дворе. Поснидаешь и спать. А тем разом банька истопится. Батюшки, радость-то какая!

И Владимиру стало непередаваемо хорошо, будто знал он эту старуху с самого детства. Вдруг взгляд упал на стену. Как же он сразу не заметил свой старый дробовик! Повесил последний раз над кроватью, так и висит там, ожидает хозяина. «Ничего, мы еще побродим с тобой, верный товарищ», — улыбнулся Владимир и пошел умываться.

Вот он и дома.

2

На другое утро Владимир пошел на кладбище, разыскал могилу матери, снял фуражку, опустился на колено.

— Вот я и вернулся, мама, — тихо проговорил Владимир. — Не думал, что так встретимся.

Он закрыл глаза, а слезы падали и падали на могилу.

Медленно возвращался Балашов с кладбища, суровый и грустный. Знакомых попадалось мало. Каждый камушек, каждый дом, каждая улица хранили тепло прошлого… Все было так, как было до войны. Но люди стали другими, многое изменилось за пять лет. Кое-кто не вернулся еще с войны, а иные никогда не вернутся. Старые совсем состарились. А те, кто до войны бегал в школу и носил алый пионерский галстук, выросли. Поздоровался юноша в форме ремесленника, и Владимир припомнить не мог, кто же это? Оказывается, соседский мальчишка — ишь как вытянулся. А был-то от горшка два вершка.

Владимир заглянул в горком комсомола. И здесь новые работники. Секретарь горкома, миловидная светловолосая девушка, встретила Балашова приветливо, с уважением покосилась на Золотую Звезду.

— На учет бы надо встать, — почему-то смутился Владимир, — и познакомиться, так сказать, с обстановкой.

— Очень хорошо, что вы пришли, — просто сказала девушка. — Нам нужны такие комсомольцы, как вы, нужны позарез. Давно приехали?

— Два дня назад.

— Отдохните, оглядитесь. Работу мы вам подыщем.

— А зачем искать? — возразил Володя. — Я пойду на старое место. Слесарем в гараж.

Из горкома возвращался той улицей, на которой жили Воронцовы. Остановился в нерешительности: зайти или нет? Махнул рукой — была не была! Не выгонят же из-за того, что явился незваный. Спросит про Люсю, расскажет о Шишкине.

Дверь открыла сама Мария Петровна. Балашова она не узнала. Он назвался. Обрадовалась, взгляд смягчился, потеплел. Постарела: светлые волосы совсем седые. Увяла красота, поблекла под бременем пережитого.

Мария Петровна провела его в комнату. Кое-что из прежней обстановки, которая так поразила Владимира в первое посещение, исчезло: не было ковров, опустел угол, где раньше стояло пианино.

— Рассказывайте, — сказала Мария Петровна, присаживаясь напротив него.

— Да, собственно, и рассказывать нечего, — и коротко Владимир доложил: — Воевал. Кончил войну под Берлином. По состоянию здоровья уволен в запас. Вот, пожалуй, и все.

— Не густо, — улыбнулась хозяйка. — В трех словах о пяти бурных годах военной жизни. Словно не было смертельной опасности, лишений, страха.

— Почему же… — возразил Балашов. — Было. Только ведь об этом долго рассказывать.

— Писала мне Людмила о тебе. Удивляется, как ты выжил.

— Я всю жизнь буду благодарить ее. Сутками не отходила от койки. Зашел узнать, где она сейчас, скоро ли домой собирается. Неожиданно она тогда ушла из госпиталя. Появилась в палате и говорит: «До свидания, Володя. Переводят меня». Как-то вдруг, удивительно прямо.

— Тебе удивительно, а мне и подавно, — сказала Мария Петровна. — Я тоже кое в чем разбираюсь, хотя и не была в армии. Коли ты на службе, то начальство всегда вольно перебросить тебя туда, где ты нужнее. Дисциплина. Но Людмила сама напросилась на перевод. Перевелась в госпиталь, в котором лежал Слава.

— Миронов? — спросил Владимир и с обидой подумал: «Ничего мне об этом не писал».

— Миронов. Ты знаком с ним?

— Да.

— Людмила пишет, что он здешний и даже учился у меня. Но что-то не помню такого. Я понимаю: любовь, романтика и все прочее. Но она же совсем потеряла голову. Неделю назад сообщает: мама, я вышла замуж. Как вам это нравится?

— В самом деле? — удивился Балашов.

— Я не навязываю ей своей воли, она сама достаточно взрослая, чтоб решать такие вопросы. Но так скоропалительно все же нельзя. Приехали бы домой — и женитесь на здоровье, коли друг друга любите. И меня, хотя бы ради приличия, следовало спросить, посоветоваться. Я все-таки мать!

Владимир заерзал на стуле. Действительно, чего это они так? Эх, Славка, Славка, никогда наперед не угадаешь, какой ты фокус выкинешь! И помалкивает, мерзавец. Ну, погоди!

— Он… этот Миронов… порядочный человек? Не повеса? Не ветреный?

— Славка-то? Ничего. Он ладный парень.

— Хлебнет он с нею горя. Строптивый характер у моей Людмилы, ох, строптивый.

— Обойдется! — улыбнулся Владимир.

— Ты считаешь?

— Уверен, Мария Петровна. Славка, он хороший. Под каблуком сумеет жить.

Она засмеялась, вздохнула.

Выждав немного, Балашов рассказал Воронцовой о Шишкине. Она выслушала его внимательно, не перебивая. Потом сообщила, что еще перед войной задержали одного субчика из компании Шишкина, они вместе золото мыли. Он кое-что рассказал о гибели Бориса Михайловича…

* * *

А дело было так. Воронцов, Шишкин и молодой парень, которого звали странно — Носач, остановились возле маленькой светлой речушки. Таких речушек в уральских междугорьях много. Начинаются они обычно у подножия горы, из родничка. Пробираясь сквозь заросли черемухи и смородины, ручеек сливается с другими ручейками — смотришь, уже течет веселая, говорливая речушка.