Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

Так уж вышло, что ни единожды мне не привелось увидеть ночной облик места, где протекала вся моя жизнь, и несвычный вид поразил, вызывая в воображении истории Нимуэ и Джерарда о любви и волшебстве. Будь моя воля, я любовалась бы им до рассвета, но медлить сверх прежнего было неразумно.

— Надеюсь, нас не успели хватиться, — облекла словами поздно настигшую обеспокоенность, и лишь здравый смысл да твёрдая рука Джерарда не позволяли сорваться на не подобающий положению бег.

— Напрасные надежды, — уверенно возразил наёмник.

Меня огорчила и взволновала его правота, ведь Джерард Полуэльф ни разу на моей памяти не ошибся. Да и не настолько беспечны обитатели замка, кто-нибудь да хватился господской дочки!

— Но как же быть тогда?! Отец будет в гневе…

— Быть может, ему не доложили… Эй, приятель! Славная ночь для службы, светло, как днём.

Из двух дозорных при воротах бодрствовал лишь один, второй, постарше, спал стоя, привалившись плечом к стене и опершись на копьё. На молодца дежурство нагоняло тоску, отсутствие компании же и вовсе не располагало к дружелюбию.

«Госпожа», — пробормотал он, сопровождая слово наклоном головы.

— Твоя правда, — с ленцой отвечал дозорный, и взгляд его блуждал по мне, и от этого взгляда делалось нехорошо, и пробуждало желание спрятаться за спиной наёмника; этот взгляд точно разоблачал во мне нечто постыдное, то, что будет предано огласке. — В такую светлынь никто и близко не подберётся. А то что, сменялись бы? — подмигнул дозорный, и в тоне, в усмешке виделся скандальный намёк.

— Да нет уж, извиняй: у меня своя служба, у тебя своя, — благожелательно возразил Джерард, и моя рука вздрогнула в его ладони, когда глаза наёмника стали разгораться травяной зеленью.

Неужели только я это вижу? Что же дозорный, неужто не заметил?

Но тот отвечал в прежнем тоне:

— Конечно, какие уж тут мены. С такою-то службой и я бы дневал и ночевал, даже и без платы. Но разве госпоже не пора быть в замке? Не припомню, чтоб ард-риаг позволял госпоже гулять по ночам и не давал нам на то приказаний.

Джерард широко улыбнулся и приятельски хлопнул парня по плечу.

— Что-то ты путаешь, приятель. Мы вернулись, когда солнце ещё над воротами стояло.

Помимо воли я изумилась. О чём он говорит? Не принимает же парня за дурака? Или угрожает ему?

Но ухмылка дозорного стёрлась, и взгляд вильнул и застыл на миг, чтобы наполниться недоумением. Парень моргнул и уставился на Джерарда так, словно впервые увидел. От недавней самоуверенности не осталось и воспоминания.

Я прикусила язык: не время для расспросов.

В глазах Джерарда меркла колдовская зелень.

— Д-да… — заикаясь, выдавил дозорный. — И впрямь… Видать, я сомлел на посту…

— Бывает, — кивнул Джерард и провёл меня мимо дико озирающегося парня, под тихий храп его напарника. Перекликались часовые на стенах, до нас им не было дела.

— Значит, научился кое-чему… — пробормотала я вполголоса.

Джерард оставил мои слова без ответа. Но я вернее слов читала по отчуждённому молчанию, что ему немного радости с тех чудесных умений, коими наградило его житьё в сидхенах, и он с лёгкостью отказался бы от них, чтоб сделаться простым человеком, которым никогда не был.

* * *

Похоже, что отец и впрямь не узнал о долгом отсутствии дочери; в любом случае, у моей отлучки не было ощутимых последствий. Наёмник ввёл меня в мои покои и попрощался кивком головы; я не остановила, позволив молча уйти. За один вечер я узнала о нём больше, чем за все месяцы, что он провёл рядом… а, может, больше, чем иные люди узнают друг о друге за всю жизнь.

Нимуэ встречала меня, квохчущая, как наседка, из-под крыла которой убежал непоседливый цыплёнок, и напустилась с оханьем и причитаниями. Ещё вся во власти колдовского прошлого, я пропускала мимо слуха её вопросы и упрёки. Отчаявшись что-либо втолковать безрассудной воспитаннице, нянюшка проводила меня ко сну, брюзгливо поджав губы. Я же вся была как в чаду, волновалась кровь, и я любила весь свет, а пуще всех — Нимуэ, ещё более от того, что она разделяла со мной те минуты восторга.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Нянюшка лишь ворчала, тщетно пытаясь угомонить не по годам расшалившуюся подопечную.

— Где ж блудили допоздна? Любезная твоя мачеха совала уж свой нос, и худо бы пришлось тебе, несносная ты девчонка, если б не старая нянька! Я положила на кровать подушки, накрыла одеялом и сказала, и глазом не моргнув, что Ангэрэт, как послушная дочь, давно уж почивает сном невинного младенца в своей девичьей постельке. Довелось завираться на старости лет! Где же благодарность за это?

Разворошив всю постель своими прыжками и вознёй, я чинно уселась и, смеясь, расцеловала старушку в обе щеки.

— Спасибо, спасибо, нянюшка!

Тихонько брюзжа, Нимуэ отвернулась, но, как всегда, ласка смягчила её доброе сердце.

— Глядите, ребятки, не доведут до добра ваши игры.

— Не понимаю, няня. — Руками я сгребла вокруг себя одеяла и простыни, умостившись в этом гнезде.

— Всё ты понимаешь! — рассердилась Нимуэ.

Недовольство маленькой юркой старушки проявлялось столь забавно, что я прыснула в ладонь. Нянюшка, раззадорившись, возвысила голос и, поворотившись в сторону спальни, что занимал Джерард, продолжала через стену распекать уже его:

— Сдаётся, я польстила негодному мальчишке, опрометчиво признавая за ним способность думать! В какое болото он, безумный, тянет тебя за собою? А ты и рада тому!

Неподдельное волнение доброй старушки заставило устыдиться и погасить улыбку. Я подошла к Нимуэ и сжала маленькие сухие ладошки.

— Нянюшка, ты напрасно так тревожишься. Да, я поступила неразумно, загулявшись допоздна, но ведь ты была так добра и находчива, что не позволила леди Блодвен разоблачить моей проделки, а стража, хоть и знала о моём отсутствии, теперь не скажет ни слова. Сидхе поделились с Джерардом своим волшебством.

— О, не сомневаюсь, эти плясуньи научат! Или забыла истории, что я рассказывала? Ты заслушивалась ими ещё прежде, чем сама научилась говорить.

— Помню все до единой! Но неужто с ними совершенно невозможно совладать? Я всегда любила ту, в которой сидхе помогла моему прадеду отвоевать себе престол белой Тары…

— Сидхе о ту пору была ещё человеком, хоть её душу уже и забрал себе Король Зимы, — возразила Нимуэ, решительно препроводив меня в постель, и, как маленькой, подоткнула одеяло. — Эти не таковы, и не стоит ждать от них сочувствия или хоть понимания. Вспомни лучше другие истории, что были тебе не столь любимы, те, в которых волшебный народ ревнив и жесток. Разве они не предостерегают от ошибок, те мои истории? Верю — парень защитит тебя от зла, будь оно человеческой природы, но как бы не навлёк беды худшей, от которой не так-то просто найти спасения. Помни об этом, Ангэрэт, если не для себя, то хотя бы для своей старой няньки, что готова отдать за тебя жизнь, и которая обещалась твоей матушке, моей белой голубке Гвинейре, что будет заботиться о её доченьке и остережёт от ошибок. Ну-ну, вытри слёзы, девочка… вот так.

— Прости мою беспечность, нянюшка… и в мыслях не было огорчать тебя.

— Чего уж там, моя голубка… Ещё одно печалит моё сердце, и матушка твоя, случись нам встретиться с нею среди яблоневых садов благословенной страны, упрекнёт старуху за недогляд. Боюсь, от одной беды я тебя уже не сберегла, хоть в том, что беда эта случилась, не виновны ни ты, ни он.

— О какой беде толкуешь, нянюшка? — прошептала я, а жар на вспыхнувших щеках уже осушил едва успевшие пролиться слёзы.

— О той, от которой нет ни защиты, ни лекарства, — покачала седой головою нянюшка. — Такая хворь, что настигнет и нищего в его лачуге, и короля в роскошестве дворцов. И, хоть знаю, что болезнь эту ни исцелить, ни изгнать невозможно, говорю тебе, девочка моя: её можно стерпеть, сжиться с нею, хоть это и нелегко. Да, поначалу будет тяжко, горько, больно, но — как знать! — со временем боль поутихнет, станет привычной, а там, глядишь, и вовсе исчезнет сама собой. Как горюю я, что нет теперь здесь твоей матушки, а я — что ж взять с бестолковой старухи?.. Но послушай моего совета, Ангэрэт. Помни о том, кто ты есть. Помни, что твою судьбу решат за тебя. Не стоит пытаться сделать себе больней, чем это сделает, потакая гордыне, твой отец. И, ради твоей матери… пообещай любящей тебя старухе. Пообещай мне, Ангэрэт.