Властелин рек - Виктор Александрович Иутин

не проиграли свою войну, как думаете? — вскинув бровь, молвил с легкой усмешкой Поссевино.

Истома Шеврыгин тоже не спал, хоть усталость и приковала к мягкой перине, пахнущей чем-то затхлым. Возницы и толмачи видели десятый сон, а он, заложив руки за голову, глядел в темный потолок.

Уже почти целый год Истома не был дома. Накануне государевой свадьбы выехал он с посланием в Рим, успел увидеть каменные улицы европейских домов, Вечный город с его античными развалинами и величественными соборами, такими величественными, что русские меркнут рядом с ними. Да и весь папский двор, который увидел он со всех сторон, олицетворял в себе могущество латинской веры. Все у них иначе, все!

Шеврыгин не раз до этого бывал в Европе, сопровождал послов к германскому императору, потому знал, чего они все стоят. Насмотрелся в свое время, наслушался — и не таких видали! Но папа Григорий — великий, деятельный человек, умнейший церковный глава, одержимый верой. Шеврыгин помнил отчетливо до сей поры, как Григорий внимательно изучал его во время долгой церемонии приветствия папой послов московского государя. К стыду, даже оробел тогда малость, но виду не подал. Да и с задачей своей справился умело — расхваливал своего могущественного государя, много говорил о борьбе Иоанна с басурманами, о его желании биться сообща с европейскими монархами против турок, и царское послание, которое он привез, было тому подтверждением. Шеврыгин видел, как просветлело от радости лицо понтифика, и он обещал послать надежного человека, дабы примирил он двух христианских государей во имя будущего союза против басурман. Уже на следующий день Шеврыгину представили мрачного иезуита Антония Поссевино. Тотчас Истома начал искать всевозможные сведения о нем и вскоре узнал, какой матерый переговорщик должен ехать в Москву. Поссевино был известен тем, что он хорошо показал себя в борьбе с протестантами. Он много проповедовал во Франции, где стараниями его в одной только Тулузе было истреблено более пяти тысяч гугенотов.

В последний день перед тем, как покинули они Ватикан, направляясь в Московию, папа Григорий благословил их и молвил Шеврыгипу:

— Знаю, что посланники мои сумеют содеять необходимое, и это не составит труда, ибо верю, что государь пойдет нам на уступки в вопросах веры. К тому же, когда государь ваш желал, дабы его выбрали польским королем, он обещал признать Флорентийскую унию[6].

Шеврыгин лишь поблагодарил папу, раскланялся, а сам уже понимал, зачем понтифик отправил этого страшного иезуита к Иоанну — он надеется обратить Русь в католичество. Долго потом молился несчастный русский посол, весь промокнув от пота:

— Господи, ежели все так, прости меня, что содействую тому. Не по своей воле везу латинян на землю свою! Защити нас, Господи!

Вот и сейчас он лежал и думал о том, что грядет. Вспоминал восковое суровое лицо Поссевино, его холодный всепроникающий взгляд, коим, казалось, он жадно цеплялся за все, что видел и все запоминал! Нет, ежели ему удастся помирить двух государей, и закончится эта треклятая война, от коей уже нет продыху, от коей скоро не останется и самой России, и ее голодного, несчастного народа, то будь, как будет! Тебе, Господи, виднее, на какой путь нас наставить!

Повернувшись на бок, Шеврыгин много думал о длительной их дороге. Вспоминал Венецию, где Поссевино встречался с могущественными дожами и склонял их по повелению папы к торговле с Россией, вспоминал Вильно, где его, русского посла, и толмачей держали отдельно, не позволяя покидать постоялый двор. Но Шеврыгин обязан был знать о Поссевино все, потому подкупал придворных, получая от них ценные сведения. Оказалось, Поссевино и Баторий долго переговаривались меж собой, и польский король был недоволен посредничеством иезуита в его переговорах с Иоанном, но перед своим отъездом Поссевино убедил Батория, что, ежели тот пойдет на мир с Московией, совершит великое дело по объединению христианства и созданию великого альянса против турок.

«Все одно тебе не доверяю, лиса латинская» — подумал с желчью Шеврыгин, уже засыпая. Вспоминал, с каким радушием и блеском встречали их в Смоленске и Орше, со стен даже били пушки, как раболепно говорили с ними архиепископы и местные воеводы, чуть ли не кланяясь в пояс, и как холодно и высокомерно взирали на это папские легаты. «Государь, неужто и ты так станешь унижаться пред ними? Неужто нет иного пути?»

В то мгновение, когда Шеврыгин уже спал, Поссевино при свете одной свечи сидел за столом и торопливо скрипел пером по бумаге.

«Великий князь Московский, узнав от своих послов, приехавших в Вильну по делам мира, о том, что я прибыл к польскому королю от вашего святейшества, написал королю через Христофора Дзержка, что Московия со времени Флорентийского собора объединена с католической церковью одной религией и что он разрешает католикам в Московии совершать богослужение по их обрядам. Однако оказалось, что он совершенно об этом не думал. Напротив, после покорения большей части Ливонии он изгнал оттуда всех католиков до единого силой оружия, насадил повсюду русскую веру и строжайшим образом утвердил ее (следуя примеру деда и отца, сделавших то же самое в Новгороде)…»

Так Поссевино продолжал работать над отчетным письмом для папы, которое он намеревался доработать после встречи с государем и послать в Рим, чем быстрее, тем лучше. Он докладывал о ходе переговоров с Баторием, записывал услышанные в дороге рассказы о государе, о религии, противопоставлял католичество и православие, осмысливал на основе полученных сведений способы обращения московитов в католичество. Устало потерев глаза, Поссевино помахал листом бумаги перед лицом, дабы чернила быстрее высохли, спрятал ее и письменные принадлежности в дорожную сумку, потушил свечу.

— Уже завтра мы предстанем перед великим князем, — дождавшись, когда Поссевино закончит писать, произнес Кампани. — Он действительно так ужасен, как о нем говорят?

— Есть слух, что в Новгороде он приказал подать себе на ужин зажаренных детей своих врагов, — рассмеявшись, ответил Поссевино и добавил уже серьезно: — Каким бы он ни был, он будет смирен польским оружием и железной волей папы…

— Этот недоучка, брат Модест, все донимал меня вопросами, для чего вы, отправившийся помогать великому князю восстанавливать мир, в Вильно призывали Батория скорее начать боевые действия, — хохотнул Кампани.

— Он еще слишком молод, — с небрежностью ответил Поссевино, — и плохо знаком с положением дел. Когда-нибудь и он узнает, что