Сокровище троллей - Ольга Голотвина

Так… берестяным коробам с сухими травами ничего не будет, можно их оставить прямо тут. Двум кувшинчикам с мазью на холоде даже лучше, чем в тепле. А вот книга-книгу надо забрать с собой, мало ли что…

Барикай бережно вынул из-под коробов с травами большую книгу в переплете из тонких досочек. Раскрыл наугад, глянул на тесно покрытую бисерными строками страницу.

«Одну часть свежих цветков зверобоя настоять в двух частях льняного масла двадцать дней, держа сосуд в закрытом сундуке, затем процедить и отжать. Лечить масляными компрессами ожоги, хорошо также для язв и ран…»

Барикай читал бы и читал. Но тут на страницу упала крупная снежинка. Барикай вздрогнул, поспешно смахнул негодяйку, пока та не вздумала растаять прямо на строчках, и захлопнул книгу.

Он с ума сошел! Еще бы под дождем вздумал зачитаться!

Книга стоила дорого. Конечно, не оригинал, написанный рукой великого целителя старых времен, но даже копия на бумаге заставила бродягу Барикая крепко ужать расходы, а порой и поголодать.

Пальцы благоговейно тронули буквы, выжженные на деревянном переплете:

«Астионарри Полуденный Лист из Рода Хисай. Мудрость исцеления».

Ну забрал разбойник лошадь — это ладно, это можно пережить. Барикай не пропадет, пока при нем книга… и талисман, конечно же, главное — талисман!

Там, на лесной дороге, когда перетрусивший лекарь стаскивал свою куртку, грабитель углядел за распахнувшимся воротом рубахи шнурок и спросил:

«Что это у тебя?»

Барикай с вызовом вытащил из-под рубахи кусочек бирюзы в простой железной оправе и отчаянно соврал: «От матери досталось! Последняя память о покойнице!»

И приготовился драться и быть убитым, потому что талисман можно снять только с его трупа. Но разбойник, дай ему Безымянные здоровья, бросил на камешек равнодушный взгляд и принялся выпрягать Ромашку.

Так что хорошо все, что хорошо кончается. А книгу — забрать с собой, забрать! И вот этот мешочек…

Лекарь с удовольствием вспомнил, как в Расмире вылечил от ломоты в спине местного лавочника. Благодарный торговец в качестве платы за растирания вручил Барикаю вот этот мешочек, купленный когда-то у наследников скончавшегося целителя.

Барикай покачал мешочек на ладони. Развязывать тесемки не стал: он и так помнил, что там лежит. Маленькое бронзовое зеркальце, чтобы проверять, дышит ли еще умирающий. Тонкая стальная трубочка. Щипчики, которыми удобно извлекать из раны мелкие осколки костей. Другие щипцы, побольше и погрубее, Барикай уже дважды выдирал ими больные зубы. Маленькие ручные весы с набором крошечных гирь-разновесок. Тонкий, узкий, очень острый нож. Длинная широкая игла. Костяная ложечка для выскребания гноя, которую Астионарри назвал шпателем.

— Шпа-атель, — со вкусом произнес вслух Барикай.

Нет, нельзя оставлять это богатство в тележке! Это надо перед сном рядом с собой положить!

Кстати, а ночевать-то он где будет? Хозяин еще не сказал…

Устроиться можно с удобством, заплатить есть чем. Но денег жаль. Он же кончает бродяжить… ну хотя бы на время. Крыша над головой будет дармовая, еда из солдатского котла. А значит, можно скопить деньжат на давнюю мечту — книгу о человеческом теле. Он видел такую в Тайверане, в книжной лавке. Каждая косточка на отдельном рисунке, про каждую кишку все как есть прописано. В «Мудрости исцеления» про это тоже немного есть, но все больше про лекарства да про то, как распознавать болезнь.

Но хорошие книги стоят дорого, а значит, надо беречь каждый медяк. Говорят, Кринаш берет дешевле с тех, кто ночует на сеновале или в сарае…

Где тут сарай? Ага, вот он. И замка на дверях нет.

Сложив в короб свои сокровища, Барикай пересек двор, приоткрыл дверь сарая, заглянул в щель.

Ого, тут все сделано, чтоб можно было отлично переночевать! Земляной пол щедро усыпан соломой, а посреди сарая вырыта яма, над которой струится красноватое свечение: там угли. И даже бревна вокруг ямы для удобства положены!

Барикай с удовольствием нырнул в теплую темноту, закрыв за собой дверь, чтобы не выстуживать сарай. В темноте, чуть озаренной светом углей из ямы, добрался до бревна и сел, поставив короб на солому и предвкушая, как славно заночует.

И тут он с ужасом понял, что под рукой, опирающейся на бревно, не кора, а чешуя.

Край бревна приподнялся. В полумраке сверкнули маленькие красные глазки и распахнулась клыкастая пасть.

* * *

Дождик издали, от самого леса увидел эту фигурку, такую маленькую и темную на фоне белого снега. Женщина? Девочка? Опрокинулись санки, которые она везла. Женщина пыталась собрать рассыпавшуюся поклажу, а потом опустилась в снег и заплакала, закрыв лицо руками.

Это Дождик увидел уже на бегу. Он кинулся на помощь не раздумывая, словно кто-то ткнул его меж лопаток: «Быстрее!»

Ну да, лопнула старенькая, вся в узлах, веревка, рассыпалась гигантская вязанка хвороста… и худенькая девчонка, сидя в сугробе, ревет-заливается. Ладони прижала к лицу, а меж пальцев слезы сочатся…

Сразу, без объяснений, Дождик понял, что горе такое не из-за хвороста — что ей хворост, собрала бы как-нибудь! — а навалилось много всякого, накипело на душе…

А понял потому, что и с ним такое было однажды.

* * *

Как деревенские парни избили Дождика за то, что с Нернитой целовался, — не плакал, стерпел боль и обиду. Как вскоре после этого мать на костер слегла — не плакал, горе изнутри душу выжигало. А как на следующий день после похорон упустил в колодец хозяйское ведро — тут-то и хлынули слезы. Сидел на старом колодезном срубе в лопухах и ревел. Вроде и беда невелика — ну даст хозяин пару затрещин… Да ведь сколько можно-то — на одного человека, а?

То ли слезы в колодец упали, то ли вода на мальчишеское горе откликнулась, а только на глазах черная гладь пошла подниматься… все ближе, ближе… и вот уже в старом, почти иссякшем колодце вода стоит мало что не вровень с верхушкой сруба, а на воде ведро плавает — только руку протяни…

Взял парнишка ведро — и вода назад отхлынула.

И только тогда поверил Дождик в то, что ему мать перед смертью рассказала. А до этого думал: бредила матушка…

* * *

Если и мелькнул в памяти парнишки колодец в лопухах, то исчез сразу, не до него было. Дождик плюхнулся коленями в сугроб рядом с девчонкой и заговорил негромко, быстро и ровно:

— Все будет хорошо, совсем хорошо, вот увидишь, все уладится, все пройдет, они больше не будут, все будет хорошо…

Кто такие «они» и что именно они «больше не будут», паренек и сам не знал. Он успокаивал незнакомую девочку, как когда-то успокаивал маму, чтоб не плакала. И помогало. Мама улыбалась сквозь слезы и говорила: «Ой, не журчи…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});