Кржижановский - Владимир Петрович Карцев

пачку бумаг и читала какое-то письмо).

Внимательные наблюдатели из отделения подметили возрастание продолжительности встреч Невзоровой именно с Глебом Кржижановским и сокращение времени, проводимого ею с остальными своими друзьями.

Ничего определенного в смысле противоправительственной деятельности этих жизнерадостных молодых людей слежка не дала — они уже выучились конспирации…

Когда прошли рождественские праздники, Василий Старков, которого Зеленецкий и Ксендзенко так и не смогли прояснить, — тот самый бородач в нагольных сапогах — посерьезнел, отозвал Глеба, сказал:

— Праздники кончились, наступают будни. В Петербурге Старик разворачивает большую работу. Разгромив народников, принялся за легальных марксистов, не хватает руководящих сил. Много новых, много молодых, нестреляных, неопытных, Старик просит тебя бросить все и приехать…

Смешанные чувства боролись в душе Глеба. Радость оттого, что все с таким трудом начатое пошло, развивается, крепнет. Оттого, что Старик ценит его, просит приехать. Революционная работа в Питере куда интересней, чем здесь, в Нижнем. А на другом полюсе, в другом измерении чувств, мелькало: как я расстанусь с Ней? Чем буду заниматься в Петербурге?

Ответ на второй вопрос Базиль уже имел. Глебу предлагали место лаборанта в петербургском Технологическом 66 институте, который он так недавно кончил. Жалованье, конечно, было мизерным — в пять раз меньше того, что предлагали нижегородские земцы! И все же это была реальная работа, тем более что одновременно Базиль предлагал взять место заведующего лабораторией материалов на Александровском заводе Шлиссельбургского тракта.

Первая проблема тоже решилась. Зинаида, когда ей было сообщено о предложении, сказала, что ей давно хочется перебраться в Петербург, где Аполлинария Якубова обещала присмотреть ей что-нибудь на Шлиссельбургском тракте, — там находилась воскресная школа для рабочих.

ОПЯТЬ В ПЕТЕРБУРГЕ

Глеб согласился на предложение Старика, и Базиль уехал, полный радостной вестью. Оставалось отрегулировать отношения с земством, которое всячески старалось задержать Глеба, не ограничиваясь посулами большого жалованья, а прибегая уже к рассуждениям о народной пользе. Глеб хотел было разъяснить, как он понимает народную пользу, но правильно сделал — промолчал и лишь передал свой доклад о кустарных промыслах в Нижегородской губернии для прочтения его на земском собрании и быстренько, уже в конце января, укатил в Петербург. Зинаида сразу же после праздников отписала Якубовой, прося ее подыскать место учительницы в Питере. Аполлинария сделала все, что могла, но не была слишком конспиративна, что оказало впоследствии большое влияние на учительскую карьеру Зины. Ее письмо было, разумеется, перехвачено: «…Я утверждена на курсах, приезжайте скорее. На квартире я не остаюсь, а переселилась на Васильевский остров. Сегодня встретила Г…и говорила насчет ее школы, она говорит, что тебе надо лично переговорить с начальницей. Читала речь Государя!.. Новостей хороших нет, а плохих нельзя писать…»

Резолюция директора департамента полиции:

«Невзорову в учительницы пускать нечего. 25/1».

Резолюция заведующего особым отделом Л. А. Ратаева:

«Надо написать Градоначальнику, чтобы по приезде Невзоровой за ней было учреждено наблюдение для выяснения, в какую школу она намерена поступить учительницей».

Письмо Аполлинарии поселило в Зинаиде надежды. Она быстро собрала конспекты, прихватила литературу и отбыла в Петербург.

Зинаида приехала в Петербург 18 февраля, и Глеб, чинно ее встречавший, уже мог кое-что сообщить ей, пока провожал на Кабинетную улицу к сестре Софье, также теперь слушательнице Высших женских курсов. Он опять взял кружки, но методы работы, оказывается, претерпели за время его отсутствия серьезные изменения.

— Понимаешь, Зина, — говорил он с жаром, и солнце, заслоняясь домами проспекта, создавало радостную мельтешню на его свежем, разогретом морозом лице, и все были довольны, радостны и даже все время оборачивающийся извозчик, легко сторговавшийся с ними на провоз до Кабинетной, — понимаешь, Старик сразу поставил всю нашу работу на новые рельсы. От пропаганды к агитации, от связи с отдельными рабочими к боевой смычке с массами. Весь Петербург разделен: каждый несет ответственность за определенный район. Усилилась конспирация, заработала подпольная печать — любое крупное событие освещается прокламацией, начали появляться связи с другими рабочими центрами страны, наконец, мы думаем о создании собственной питерской рабочей газеты. Все наши в воодушевлении, только Радченко и Красин побаиваются перемен.

Глеб говорил все тише и тише и вдруг почувствовал, как приходится напрягаться извозчичьей спине под толстым овчинным тулупом, как наклоняется тулуп в их сторону; Глебу почудилось в залихватской ухмылке оборачивающегося ямщика что-то волчье.

Зинаида поселилась с Софьей, а Аполлинария, встречавшая ее с Соней дома, сообщила, что, пока Зина не найдет работы, она, Аполлинария, отдаст Зине свой частный урок, за обед и восемь рублей в месяц. Восемь рублей — гроши, но это был выход! Нашлось бы где-нибудь место, а уж свидетельство о благонадежности — необходимая формальность — всегда будет. Однако эта формальность все не выполнялась, и работу преподавательницы Зинаида никак получить не могла.

Вероятно, причиной этого была депеша, отправленная сразу же после приезда Невзоровой в Петербург начальником штаба министерства внутренних дел генерал-лейтенантом Петровым санкт-петербургскому градоначальнику:

«…Департамент полиции покорнейше просит в случае обращения Невзоровой к Вашему Превосходительству с ходатайством о выдаче свидетельства о благонадежности цля поступления на должность учительницы оставить просьбу ее без удовлетворения».

Неудачей окончилась и попытка Зины поступить к себе же, на высшие курсы, в качестве ассистента по кафедре неорганической химии. Ее пригласил известный химик профессор Бекетов, однако директор, связавшись с департаментом полиции, заявил Зинаиде Невзоровой, что таких, как она, он на пушечный выстрел к студенткам не подпустит.

Зинаиде удалось устроиться в юрисконсульство Рязанской железной дороги, а преподавать она стала нелегально. В вечернюю школу за Невской заставой на Шлиссельбургском тракте, где работали и Надя Крупская и Аполлинария Якубова, была зачислена еще одна учительница, Которая там не появлялась. Под ее именем занятия вела Зина. Она читала лекции о государственном и экономическом строе стран Запада, об истории рабочего движения в европейских государствах. На кафедре в это время на случай прихода инспектора был раскрыт безобидный учебник географии, была приготовлена и легенда о внезапно заболевшей преподавательнице.

Такой способ преподавания нельзя было признать удобным, и Зинаида, все еще считая происходящее недоразумением, набралась храбрости и записалась на прием к директору департамента полиции с жалобой на инспектора народных училищ.

Сабуров встретил Зинаиду с любопытством и нескрываемым раздражением (очень много про нее знал). Он кричал об «ореоле фактов», о своем удивлении неслыханной ее дерзостью, о дурном круге знакомств. Заявил, что об учительской работе, а тем более среди рабочих, не может быть и речи.

Зинаида пожала плечами, сделала удивленные глаза и, не попрощавшись, вышла. Она решила продолжать свое нелегальное преподавание, а Сабуров, окончательно выведенный из себя, зная уже, что она