Под кровью — грязь - Александр Золотько

   – Он имеет привычку прогуливать свою собаку с половины седьмого до девяти. Заодно совершает моцион, ему врачи прописали побольше бывать на свежем воздухе. Запомнил?

   – Да.

   – Так вот, не дай бог тебе его ранить. Пистолет для его собаки. Добермана узнаешь?

   – Добермана?

   – Порода такая.

   – Узнаю.

   – Сука, полностью коричневая, кличка Дина.

   – Дай глянуть, – не выдержал Жук, и Бес торопливо принес ему фотографию, заодно отдал Палачу листок с адресом.

   – Посмотри и ты, – ровным голосом сказал Палач, – тебе с ним разговаривать.

   – О чем?

   – Зовут его Василием Ивановичем, как Чапаева. Скажешь, только очень вежливо, что с ним хотят поговорить по делу, очень важному. И заодно предупредишь, чтобы по поводу своей собаки он шума не поднимал, если спросят, какой-то хулиган выстрелил, внешность он не рассмотрел. Только вежливо. Обязательно вежливо. Поздороваться, убедиться, что это именно он, разговор начинать после того, как Бес пристрелит собаку.

   Палач резко встал с кресла, забрал фотографию у Жука.

   – Надеюсь, ничего не напутаете.

   Бес промолчал, а Жук хмыкнул.

   – Вот и хорошо, – кивнул Палач и прошелся по комнате, – чуть не забыл, Василий Иванович носит в поясной кобуре пистолет. Пистолет аккуратно забрать, чтобы у него не было соблазна.

   – Понял, – сказал Жук.

   – А ты? – Палач резко обернулся к Бесу.

   – Что? А, я тоже понял. Заберем.

   – И чтобы на клиенте не было ни царапинки, – Палач сказал это нарочито безжизненным голосом. – Ключ от квартиры где?

   – На тумбочке, – ответил Жук.

   – Хорошо, Бес закроет дверь, а ты пока спустись вниз, забери пистолет и посмотри вокруг. Пистолет понесешь ты, Бесу отдашь перед самой стрельбой. А после разговора оба ствола выбросишь в мусорный бак, только в бумагу заверни и, на всякий случай, оружие вытрешь.

   Жук кивнул и вышел из комнаты. Стоявший в дверях Бес отшатнулся, пропуская его.

   Пока Жук одевался, Палач молча стоял посреди комнаты, засунув руки в карманы плаща и демонстративно рассматривал Беса.

   – Сильно бил? – спросил Палач, как только входная дверь захлопнулась за Жуком.

   – Что? – вздрогнул Бес.

   – Сильно, – удовлетворенно констатировал Палач.

   – Да нет, все нормально…

   – Мне будешь врать – подохнешь. Ты решил отомстить?

   – Я… это… – губы Беса задрожали.

   – Если решил замочить приятеля, то какого черта корчишь из себя идиота? Думаешь, Жук не поймет, отчего ты такой тихий?

   Палач подошел к Бесу вплотную.

   – Сделаешь, когда я разрешу. Нам с ним делить нечего. Мне не нравится, когда мои приказы нарушают. Очень не нравится. Чтобы и сегодня, и завтра, до тех пока я сам не скажу, ты и думать об этом забыл. А потом он твой. Слово даю.

   – Я… – Бес тяжело вздохнул.

   – Ты меня понял?

   – Да.

   – Вот и хорошо, – сказал Палач и вышел из квартиры.

   Спустился пешком с третьего этажа, не останавливаясь, спустился с крыльца, поднял воротник плаща и медленно пошел, обходя лужи, к своей машине, стоявшей за углом.

   Краем глаза заметил взгляд Жука, вынырнувшего из-за дерева. С неба снова сеялось что-то мокрое, под ногами чавкала грязь.

   Грязь, подумал Палач. Он ворочается в самой середине кучи грязи. Он сам сгреб эту грязь в кучу и сам теперь задыхается от ее объятий.

   Он не ожидал, что у него будет так здорово получаться роль куска грязи. Его тошнило от отвращения к самому себе. И в который раз он напомнил себе, что так надо, что иначе нельзя, иначе вся его жизнь пойдет насмарку, что иначе его победят люди, превосходством над которыми он так гордился.

   Палач открыл машину, сел за руль. Пока Жук и Бес доберутся до места, он успеет еще раз осмотреть место операции. Все пройдет как нужно – Бес выполнит, а Жук проследит за этим. Люди тоже могут выполнять функции оружия, нужно только найти правильный способ их применения.

   А для этого просто нужно стать такой же мерзостью, как и они сами. Все очень просто.

   Суета

   Потоки людей и машин пересекали город в различных направлениях, с разной скоростью и разными целями. Каждый человек двигался по своей воле, движение его определялось только желанием самого человека, его потребностями, возрастом и характером, очень трудно было предсказать траекторию движения маленькой частицы в общем потоке, но в целом потоки оставались неизменными изо дня в день.

   Отклонение одного-двух человек от общего потока ничего не значили для общего рисунка, темпа и ритма движения.

   Дома, улицы, скверы, автобусные остановки и автостоянки, подземные переходы и мосты сортировали, направляли и отфильтровывали людские массы, перелопачивали их, рассеивая или концентрируя.

   Людские потоки неслись по городу внешне хаотично, но подчиняясь особым внутренним законам и правилам. И параллельно потокам людей и транспорта двигались потоки информации. Самой разной, от прогнозов погоды до последних сплетен, от детских считалок до пылких объяснений в любви и от официальных сводок до самого откровенного трепа.

   Информация сопровождала потоки людские, опережала их, пересекала их траекторию, отставала или даже подстегивала их. Человек опытный мог выловить в этом информационном круговороте любую информацию.

   Город был своего рода гигантским мозгом, в котором рождались самые бредовые идеи, в котором вымысел переплетался с правдой, превращался в ложь и, пройдя сквозь сита сплетен, неожиданно оказывался истиной.

   Ничего не могло быть в городе тайной слишком долго, и никто, находящийся вне системы, не смог бы выудить из потоков информации необходимую. Нужно было знать язык города, нужно было представлять себе, где и как можно подключиться к потоку информации так, чтобы система не вышвырнула чужеродный объект.

   Большинство жителей города включались в информационную систему инстинктивно, не отдавая себе отчета, как именно им удается из фонового шума общих разговоров выделить именно то, что было сейчас для них особенно важно. Они просто жили, и умение вылавливать информацию было обязательным условием выживания в сумрачном водовороте города.

   И самым странным для стороннего наблюдателя могло бы показаться то, что при всем этом, как в самых надежных компьютерах, человек получал только ту информацию, которая соответствовала его информационному слою. «Это не мое дело», – словно волшебный код отсекал от человека ту информацию, которая могла причинить ему вред.

   Естественно, находились и такие, кто искал доступ к тайнам, кто замахивался на самое сокровенное, и, в результате, эти храбрецы или безумцы полностью преображали свою жизнь или совсем ее теряли.

   Были и такие, которые могли бы знать все. Им это позволял статус в сложном организме города. Они могли, но либо не хотели, либо не успевали уследить за всем.

   Это были хозяева, они не двигались в общем потоке, они были максимально защищены от неожиданностей, казалось, что законы города должны обходить их, но на самом деле именно эти люди сильнее всего зависели от равновесия системы. Они могли не реагировать на мелочи, они могли позволить себе не обращать внимания на булавочные уколы подобно тому, как мозг мог спокойно отнестись к выпадению волос или небольшой царапине.

   Но как только сигнал становился сильным, как только сбой системы становился существенней, эти люди обязаны были принимать меры. Иначе механизм втягивал их в свои шестерни, безжалостно перемалывал и выбрасывал прочь. Город начинало лихорадить, и аритмично било до тех пор, пока кто-то не занимал освободившееся место и вновь не отлаживал систему взаимодействия частей и, в первую очередь, систему поступления информации, нервную систему города.

   К таким людям относился и Хозяин. Вернее, он был таким человеком. Почти все годы своей жизни он посвятил тому, чтобы стать единственным мозговым центром города. Он не возражал против того, чтобы люди помельче становились нервными узлами его города, он чаще всего не мешал им конкурировать друг с другом, самим решать свои мелкие проблемы, но принимать масштабные решения имел право только Хозяин.

   Администраторы и политики приходили и уходили, между ними вспыхивала борьба, некоторые из них даже искренне считали, что могут действительно что-то решать, но потом, натолкнувшись внезапно на жесткие рамки, понимали, что свобода их четко ограничена желаниями и намерениями Хозяина.

   Не существовало в природе кодексов и законов Хозяина, сотни тысяч жителей города даже и представить себе не могли, что существует в городе Хозяин, а те, кто знали, предпочитали жить и действовать осторожно.