Концепции власти в средневековой Руси XIV-XVI вв. - Василий Телицын

пишет, что тверской князь «поиде в Орду к цесареви, яко же обычаи есть взимати тамо великое княженье»[266].

При этом «отчинный» принцип передачи власти, о котором говорилось ранее, вполне мог уживаться с представлениями о том, что только ордынскихй хан может распоряжаться судьбой великого княжения Владимирского. Московский книжник XVI в. в Никоновской летописи передает слова Тохтамыша, обращенные к Михаилу Тверскому, когда тот, будучи в Орде, заявил о своих претензиях на Владимирское княжение: «азъ услусы своя самь знаю, и киждо князь Русский на моемъ улусе, а на своем отечестве, живетъ по старине, а мне служитъ правдою, и азъ его жалую; а что неправда предо мною улусника моего князя Дмитреа Московскаго, и азъ его поустрашилъ, и онъ мне служитъ правдою, и язъ его жалую по старине во отчине его… (выделено мной. – В.Т.)»[267]. Это подтверждают также великокняжеские летописные своды второй половины XV в.[268], содержащие наиболее полный рассказ о борьбе за великокняжеский престол во второй четверти XV в., излагаемый с позиций уже одержавшего победу Василия II. Боярин Василия II Иван Дмитриевич говорит хану следующие слова: «Нашь государь великы князь Василе и ищетъ стола своего великого княжениа, а твоего улусу по твоему цареву жалованию и по твоим девтерем и ярлыком… А и государь нашь князь велики Василеи Дмитриевич великое княжение дал своему сыну великому князю Василью, а по твоему жалованию вольного царя… (выделено мной. – В.Т.)»[269]. В данных случаях мы можем видеть, как существующая с конца XIV в. практика передачи власти в московском княжеском доме сосуществовала вместе с признанием вассальной зависимости от Орды, которая выражалась в выдаче ханского ярлыка.

В период монгольской зависимости на ханов Золотой Орды, являющихся верховными правителями русских земель, древнерусскими книжниками были перенесены представления о божественном происхождении власти. В уже упоминаемом нами сочинении Анастасия приведены две поучительные повести: о царе Фоке Мучителе и о беззаконном граде Вифаиде. При этом, по словам М.А. Дьяконова, данная тема получила широкое распространение в Древней Руси, так как именно в монгольский период ханы Золотой Орды, на которых были перенесены отвлеченные представления о божественном происхождении власти, впервые могли быть причислены к числу царей мучителей. Вместе с тем, как отмечает А.А. Горский, в сочинениях древнерусских книжников второй половины XIII – первой половины XIV в., т. е. периода, когда власть Орды была особенно прочной и жестокой, почти нет уничижительных эпитетов по отношению к законным правителям Орды. Исключения, по словам исследователя, содержатся в «Повести о Михаиле Тверском», где ордынский правитель хан Узбек именуется «беззаконным», «законопреступным» и «окаянным», а также в тверском рассказе об антиордынском восстании 1327 г., где к тому же хану применен эпитет «беззаконный». При этом первые два эпитета довольно мягкие и указывают лишь на то, что этот правитель, принявший ислам в качестве государственной религии в Золотой Орде, не знает истинного закона, т. е. не является христианским царем[270].

Характерно, что позднее, во второй половине XIV в., подобная парадигма отношения с ордынскими ханами, видимо, все еще сохранялась, что нашло свое отражение в произведениях книжников и летописных памятниках первой половины XV в. Отношения московского княжества с Ордой последней четверти XIV в., без сомнения, являются одними из наиболее драматичных с периода монгольского нашествия. «Розмирие» с Мамаем, сопровождавшееся отказом от выплаты дани, в итоге вылилось в длительное противостояние. При этом, как считает ряд современных исследователей[271], борьба Дмитрия с Мамаем имела характер противостояния узурпатору, захватившему власть в Орде, и, соответственно, не воспринималась современниками как попытка свержения власти ордынского царя.

Московские книжники, судя по всему, прекрасно осведомленные о политической ситуации в Орде, отмечали в своих сочинениях факт незаконной власти Мамая. По данным Симеоновской летописи, татары, побежденные на реке Воже в 1378 г., «прибегоша в Орду къ своему царю, паче же къ пославшему Мамаю, понеже царь ихъ, иже въ то время имеаху себе, не владеаше ничимъ же, и не смеаше ничто же съ творити предъ Мамаемъ, но всяко стареишиньство съ держаше Мамаи (выделено мной. – В.Т.)»[272]. Книжник-составитель Никоновской летописи, также упоминая о самовластии Мамая «всею Ордою владеаше и многихъ князей и царей изби и постави себе царя по своей воли»[273], идет еще дальше и сообщает об убийстве Мамаем законного правителя-чингизида: «Таже и самого царя своего уби…», так как, «убояся, еда тако отъиметь отъ него власть и волю его, и того ради уби его…»[274]. Сменивший Мамая на ханском престоле в Орде Тохтамыш, в свою очередь, по праву рождения мог претендовать на верховную власть над русскими землями, так как являлся «царем» т.е. законным правителем-чингизидом. Отказ Дмитрия выступить в 1382 г. против Тохтамыша авторы ранних летописных сводов (Новгородская IV летопись, Рогожский летописец, Симеоновская летопись) объясняют именно нежеланием противостоять «законному» царю (табл. 1).

Таблица 1

Бегство Дмитрия Ивановича от Тохтамыша в изложении новгородских, тверских и московских книжников

* ПСРЛ. Т. IV. С. 338; ** ПСРЛ. Т. XV. Стб. 143–144; *** ПСРЛ. Т. XVIII. С. 132.

По словам А.А. Горского, факт нежелания Дмитрия воевать с «законным» царем, отмеченный новгородскими, тверскими и московскими книжниками, выглядел в глазах современников оптимальным оправданием для великого князя[275]. Вместе с тем в данном случае речь идет лишь об отказе от открытого сражения, нежели об отсутствии сопротивления как такового[276].

Под определение узурпатора, помимо Мамая, также попадал эмир Едигей, совершивший в 1408 г. разорительный набег на Москву, который, как о нем писал московский книжник, «иже все царство единъ держаше и по своей воли царя поставляше»[277], чем также нарушал установленный Богом порядок вещей. Незнатный по своему происхождению завоеватель Тамерлан, который «не цесарь бе родомъ: ни сынъ цесаревъ ни племяни цесарьска, ни княжьска, ни боярьска, но тако и спроста единъ сы от худыхъ людей»[278], противопоставлен благоверному и христолюбивому князю Василию Дмитриевичу по "отчине и дедине" имевшему право на власть.

Несколько иначе обстояли дела с властью хана в XV в., начиная с момента, когда некогда единая Золотая Орда распалась на несколько независимых государств. Если летописи конца XV в.[279], описывая борьбу между Василием II и Юрием Звенигородским, признают право хана решать судьбу великого княжения, т. е. фактически признают его власть над русскими землями в годы правления Василия II, то окончательный крах идей о власти Орды над Русью по хронологии совпадает с освобождением от ига и наиболее полно выражен в послании на Угру ростовского архиепископа Вассиана Рыло к великому князю Ивану III. В данном