По обе стороны огня - Валерий Дмитриевич Поволяев

что такое жизнь, хотя возраст Адмирала и его возраст — это не просто разные возрасты, это разные понятия, они принадлежат к двум различным, почти не смыкающимся друг с другом поколениям. Шатков сочувствовал Адмиралу.

Он зашел за угол, ощупал стену дома — гладкая, зацепиться не за что, но при надобности он такую стену одолеет без особых сложностей. Вверху было открыто окно, в разъеме створок появилась чья-то рука и стряхнула с сигареты пепел. Шатков молча увернулся от серого, распадающегося в воздухе комочка, проворно устремившегося вниз, прикинул, куда же выходит это окно? Кабинет Николаева находился где-то рядом. Некоторое время из окна доносились невнятные голоса, потом они стихли. О чем шел разговор, Шатков не разобрал.

Еще вчера он приметил спрятанную за ровно подстриженной стенкой кустов лестницу — она лежала на боку между «зеленым дувалом» и забором, Шатков оценивающе оглядел лестницу, потом сорвал лист с «зеленого дувала», растер его в пальцах, понюхал. Запах был очень знакомый — запах детства, кухни, лета — кустарниковая гряда была лавровой. В виски, в ключицы натекло легкое тепло. Шатков улыбнулся: все мы бываем благодарны нашему детству, каким бы оно ни было, потом оглянулся, — нет ли кого во дворе? Во дворе было тихо и пусто, даже охранник, стоявший у ворот, исчез.

Вытащив лестницу из-за кустарника, Шатков приставил ее к стене и проворно вскарабкался вверх, замер под окном — не слышно ли чего? В доме было тихо, все люди находились в комнатах. Охранников тоже не было видно.

Несколько мгновений Шатков размышлял — а не перемахнуть ли ему через подоконник? Услышал, как гулко стучит собственное сердце, звоном отдается в ушах, втянул сквозь зубы воздух, выдохнул, снова втянул и снова выдохнул — проверенный способ, театральный, говорят, чуть ли не самим Станиславским был придуман, чтобы успокаиваться. Актеры, которые выходят на сцену, особенно молодые, часто волнуются, плохо владеют собой, потеют и, чтобы как-то прийти в себя, применяют этот способ. Способ Станиславского.

Нет, перебираться через подоконник не надо. Сейчас главное сориентироваться, где находится комната с камином, кабинет Николаева. Шатков в первый раз зевнул, не засек — теперь надо было исправлять промашку. Он приник к стене — в коридоре послышались шаги.

— А что это за тип вертелся у вас около машин? — неожиданно услышал Шатков голос и узнал его: говорил капитан из горотдела милиции.

— Вначале думали — залетный кенарь мутных кровей, с темным небом над головой, а раз небо было темное, решили ему новый костюмчик сгородить, чтобы было в чем отправить в последний путь, но небо над ним неожиданно посветлело — Москва просит не трогать его. Пока стоит на часах, колотушку в руках держит, зевает от скуки. Что будет дальше — посмотрим. Приспособим куда-нибудь.

— Я бы не торопился. Где-то я видел его… Но где? — у капитана была та же болезнь, что и у Шаткова (Шатков тоже не сразу узнал капитана. Из-за формы — точнее, из-за отсутствия ее. А капитан не опознал Шаткова из-за чего?) — Нет, не могу вспомнить…

— Не напрягайся! Мы собираемся проверить этого парня еще раз, так что нет проблем.

— Ну что ж, господа… Смотрите, смотрите. Вам виднее, — сказал капитан.

Скатившись с лестницы вниз, Шатков быстро убрал ее за «зеленый дувал», подхватил тряпку и стал полировать ею бок «опеля». Капитан, выйдя из двери, прошел по дорожке, даже не покосившись в сторону Шаткова, Шатков вообще перестал существовать для него как живой человек, — капитан хорошо знал, что раз уж он в ком-то засомневался, то этого несчастного вывернут наизнанку, но обязательно узнают, кто он и что он, и если в первый раз Шаткова пропустили через обычное сито, то во второй пустят через мясорубку…

Шатков поплевал на тряпку, поплевал на бок «опеля» и усмехнулся: слюни — лучший полировочный материал, иномарка будет сверкать лучше новой.

Он вовремя засек, когда к нему подошел человек, подошел, как и многие в команде Николаева, беззвучно, по-охотничьи крадучись, но сделал вид, что увлечен работой, ничего не слышит, и даже вздрогнул, как вздрогнул бы от неожиданности всякий человек, и по коже у него поползли совершенно естественные мурашки, когда за спиной раздалось:

— Смотри, дыру от усердия не протри! Хозяин тогда знаешь, во что тебя превратит? Морду от зада не отличишь. Имей это в виду!

Шатков, изобразив на лице смущение, опустил тряпку.

— Я хотел, как лучше.

— А получиться может, как хуже, — человека, который стоял за спиной, Шатков видел в первый раз. Был тот низкоросл, плечист и кривоног, как казак, полжизни просидевший верхом на бочке. Лицо круглое, гладко выбритое, на голове — две волосинки и больше, кажется, никогда не водилось, губ почти нет — вместо рта прямой жесткий сжим кожи.

У Шаткова еще в Москве, в бумажках, было специально отмечено одно имя, вызывавшее невольный холодок между лопатками, — Людоед. Если и есть в окружении Николаева Людоед, то, скорее всего, этот человек, хотя внешность у него совсем нелюдоедская — скорее это некий садовод, торгующий виноградными черенками на рынке, безобидный человек, готовый и навозом помочь, и бесплатный совет дать, и за малую цену снабдить жидкостью для уничтожения земляных клопов и тли…

— М-да… — невольно вздохнул Шатков, изучая лысого. «Точно, Людоед, это он». Людоед был у Николаева чем-то вроде Левы Задова при Махно — начальником контрразведки. Выходит, опасениям капитана дали ход — Шатков не ожидал от Николаева такой оперативности. А с другой стороны, если бы Николаев так чутко не реагировал на всякий всхлип и дуновение ветра, он давно бы завалился. Но нет, заваливаются пока другие — подполковник-чекист, милицейские оперативники, американский журналист… Этот скорбный список не давал Шаткову покоя. — М-да… — повторил он смято.

Людоед качнулся взад-вперед на коротких кривых ногах — он изучал Шаткова и хотел было вынести свой вердикт, но не успел — в кармане у него зашумела рация. Он вытащил изящную «уоки-токи», Шатков таких еще не видел — очень маленькую, японскую, совсем не похожую на наши громоздкие милицейские рации, наша если упадет на ногу — непременно причинит увечье, поскольку вес у нее не меньше хорошей железяки, с другой стороны, чем меньше, легче, изящнее «уоки-токи», тем короче у нее радиус действия…

Людоед сдвинул в сторону шарик переключателя, поинтересовался в микрофон:

— Ну?

В рации что-то зашуршало, заскрипело — видать, человек, передающий сообщение, находился далеко, — Людоед поплотнее прижал коробочку «уоки-токи» к уху, покивал удовлетворенно, потом пробурчал в микрофон: «Ну, добро, добро… Молодец». — И отключился.

Хоть и трудно было что-либо разобрать в этом треске,