Те, кто старше нас - Алексей Владимирович Барон

нее опять лезут вопросы. Почему истину не постичь, а страсть познания дана? Если душа бессмертна, зачем так страшна смерть тела?

Тем плодам созревшим —

Поутру вниз сорваться.

В жизни быстротечной

Смерти бессердечной

Положено бояться

Всем зарю узревшим…

От страха смерти все живое старается задержаться в этом мире.

Неужели нет других? Или они еще лучше?

* * *

Мне восемьдесят лет, редко кто доживает до такого возраста. Поэтому меня любят спрашивать. Думают, если живу долго, то знаю, как этого достичь, постиг сокровенную тайну.

Как могу, отвечаю, а уверен только в одном.

В том, что если есть разум, надо им пользоваться. Только с его помощью можно хоть в чем-то разобраться, иных способов нет. Наблюдай, сравнивай, думай, многое поймешь. Например, то, что если содержать тело в чистоте, будешь меньше болеть.

Все вроде понимают, соглашаются. Но быстро забывают, едва появится возможность силой отобрать лишний кусок. Или повод для обиды сыщется. Тогда – все.

Люди не пользуются разумом, чтобы осознать собственную вину. Им пользуются для того, чтобы доказать чужую. Поэтому самый глупый хитрец без труда поссорит самых умных мудрецов. Если хотя бы в одном пробудит плохое чувство. Чувства так легко заглушают разум, они над ним властвуют.

А бывает и наоборот. Редко, но бывает.

Вот помнится один случай… Задумываясь, я перестаю обращать внимания на окружающее. Ананда трогает меня за плечо.

В кустах перед нами стоят два кшатрия. При всей духоте от них так и веет холодом, прямо знобит. Тихо они подобрались. Вот и все, думаю я. Кажется, успели.

Осталось не пожалеть.

* * *

Один из них молод, самоуверен, густо обвешен оружием. С высоты немалого роста бросает грозные, надменные взгляды.

Жизнь его вряд ли будет слишком долгой. Но зла он постарается натворить столько, сколько успеет. Таких много. Скорых на расправу, безжалостных, бездумных. Не знающих разницы между добротой и глупостью, сочувствием и слабостью.

Второй уже зрелый мужчина.

Ростом пониже, но жилист, быстр в движениях, равнодушен и очень цепок взором. Этот не будет мучить понапрасну. Но он куда опаснее. То, что будучи кшатрием, дожил лет до тридцати, говорит о многом. В наше жестокое время такое удается далеко не каждому. Тому, кто более жесток, чем время. И хотя бы чуточку его умнее. А вот это сулило крохотную надежду.

Наконечник копья упирается в горло.

Уже не припомню, который по счету негодяй держал в руках мою жизнь. Я хриплю.

– Странное имя, – усмехается молодой.

И немного отводит острие. Я кашляю. По шее стекает капля крови.

– Ты чем-то недоволен? – издевательски спрашивает злой мальчишка.

– Перестань, – говорит старший. – Кто ты, старик?

Я называюсь.

– Вот как?

Старший глядит с интересом.

– Правду говоришь?

– Сейчас мне лучше было бы скрывать свое имя.

– Верно. А куда идешь?

Я объясняю.

– К кому?

Я перечисляю титулы. Молодой кшатрий презрительно сплевывает:

– Ну, ты и нахал.

Старший задумывается.

* * *

Удивительны такие мгновения, когда решается судьба. Весь мир подкатывается к развилке. На взмахе повисает крыло птицы. Над отмелью останавливается волна. К небу прилипает лист пальмы. Время замерзает, как ручей в горах. Без всяких усилий понимаешь, что всякое движение сложено из кратких мигов неподвижности.

– Свяжи их, – коротко бросает старший воин.

И все вновь приходит в движение. Но многое успеваешь понять за мгновение, когда решается судьба.

– Шакья! Стоит ли возиться? – противится молодой.

– Не стоит быть дураком, Добайкха. Это удовольствие короткое.

– Да какая им цена?

– Готамид встречается не под каждым тамариндом.

Молодой хохочет:

– Скоро их вообще нигде не встретишь!

Старший не разделяет его веселья.

– Запомни, молокосос, – внушительно говорит он. – Редкость всегда имеет цену.

– Что-то умное, – скривился Добайкха.

– Ты долго будешь препираться?

Молодой кшатрий нехотя связывает меня и Ананду одной веревкой.

Нас ведут через кустарник. Как скотину. Но ведут туда, куда я хотел попасть, и пока не убивают. Можно считать, повезло.

Старший кшатрий дергает веревку так, что я спотыкаюсь.

– Пошевеливайтесь!

Быть может, чувствует себя неловко за то, что оставил нас в живых.

Добайкха играет копьем. Он идет позади, покалывает ягодицы Ананды и хохочет. Наверное, с ним плохо обращались в детстве.

Ананда закусил губу, смотрит в землю. Когда-то мой ученик сам был кшатрием. Так и не привык спокойно сносить унижения. Будь его воля, обоим стражникам пришлось бы худо. Даже при нашем несытом житье Ананда все еще может переломить бамбук о колено.

* * *

Войско Виручжаки заполнило большое поле по обеим сторонам дороги.

Солнце еще только клонилось к дальним лесам на заходе, а солдаты уже располагались на ночлег.

Дымы множества костров поднимались к темнеющему небу. В предвечернем воздухе отчетливо слышались крики, ржание лошадей, удары по забиваемым в землю кольям. Мы шли мимо построенных на скорую руку шалашей, пирамид копий и задумчиво жующих слонов.

У шатров военачальников с ноги на ногу переминалась скучающая стража, суетились слуги. Над дорогой висела полоса пыли протяженностью в несколько тысяч шагов. Там мелькали всадники, доносился стук копыт и топот все еще подходящих отрядов. Сворачивая с дороги под резкие выкрики команд, солдаты безжалостно сминали посевы.

– Любуйтесь, любуйтесь, – хохочет Добайкха. – Воевать вам захотелось? Дурачье!

Искушенный Ананда качал головой.

Я и сам ясно понимал обреченность своей затеи. Собрать такую воинскую силу, какую я видел, стоило огромных трудов и денег. Здесь были представители десятков племен и народов, даже смуглые и курчавые жители южных плоскогорий встречались. Наемники.

Виручжака не сможет оставить армию без добычи, он не повернет, не рискнет вызвать недовольство своей знати, особенно браминов. Даже если захочет. А ему ведь совершенно не за что любить моих родичей.

Значит, Капилавасту обречена.

Сакии смогут выставить не больше одного кшатрия против четырех, а то и пяти врагов. При таком неравенстве сил никакие стены не спасут гордых шакья. От Виручжаки даже не потребуется особого полководческого умения, численность задавит и все решит сама собой.

Видимо, сознавая это, Виручжака и не торопился, не утомлял войско. Шел не спеша, чтобы слухи о его мощи успели ослабить дух вражеской армии. Помешать ему могло лишь чудо. Какой-нибудь потоп в разгар сухого сезона. Вмешательство богов, в которое я давно не верю. Тримурти не воплотится в Кришну, чтобы восстановить справедливость. Боги всегда на стороне силы. Им не стыдно.

* * *

«Дурачье», – сказал этот сам не слишком умный кшатрий.

И он прав. Требовалось настоящее безумие, чтобы довести древнее и некогда богатое государство до войны в столь вопиюще