Русский медведь. Цесаревич - Михаил Ланцов

— Но ты сам говоришь о том, что мне хранит верность более ста тысяч солдат и рейтаров.

— Верно. Хранят. Но после поражения в кампании прошлого года, пошли шепотки и неудовольствие. Никто не любит тех, кто проигрывает. А если Петька выйдет супротив нас, то еще неизвестно, как поведут твои полки. О том, как ладно живется тем, кто служит ему — слухов хватает. Да и офицеры, опять же, все их наиболее уважаемые командиры, убежали к братцу твоему. Тем более, что с деньгами у него явно все в порядке.

— Врет?

— Конечно, врет. Плачется. Купцы как воды в рот набрали. Он ведь с ними заключает всегда письменный договор, в который каждый раз включает строки о тайне операций. Некоторые поначалу обожглись на длинном языке, так остальные сразу и притихли. Приходиться слуг подкупать да расспрашивать. Но там многого не узнаешь. Те, что повыше стоят, боятся болтать даже за деньги, ведь им голову снимут, если узнают, а простые — слишком мало знают. Однако и того, что мои люди смогли выяснить довольно для удивления. У него за один только прошлый год разных покупок было совершено на семьдесят тысяч рублей счетных.

— Ого!

— И это только то, что он в иных землях закупает. Фузеи, свинец, порох, зрительные трубы и так далее. По землям нашим вообще сложно сказать. Там какое‑то жуткое переплетение сделок. Черт ногу сломит. Одно могу сказать, что торгует он весьма неплохо. Иначе откуда у него такие деньги?

— Какие?

— Большие. Думаю, речь идет о нескольких сотнях тысяч рублей в год. Кроме того, мне стало известно, что он активно вовлекает бояр в свои торговые дела с выгодой для них.

— Хитро мой лукавый братец борется за власть… — задумчиво произнесла Софья.

— Вот и я о том, — кивнул Василий. — Вроде как не государственными делами занимается, а обложил так, что уже и бежать некуда. А тут еще мой неудачный поход да потеря половины армии на переходе, да неудачной попытке штурма Перекопа. В общем — популярность Петьки в простом народе высока. Купцы на него молятся. Бояре колеблются. А он сам — улыбается да пожелания добрые посылает! Вот ведь гад лицемерный!

— Именно по этой причине ты и должен идти в поход, — после нескольких минут напряженных размышлений, заявила Софья. — Что ты сделаешь здесь? Дожидаться того, чтобы стрельцы с боярами наши с тобой головы ему принесли под радостные крики купцов и черни?

— Думаешь, поход изменит ситуацию? — Скептически спросил Василий.

— Он уже мог бы нас подмять, но почему‑то тянет, да демонстрируя на людях уважение и почет. Не догадываешься почему?

— Нет. Но мне кажется, что он с нами играет… — как‑то глухо произнес Голицын. — Перед толпой — уважение и поддержка. Даже меня не осудил за то, что оплошал в походе, пожертвовав денег на вторую попытку…

— Что играет, ты прав, — кивнула Софья. — Я тоже о том подумала. Словно не недоросль он малый, а умудренный годами муж. Обходителен, приветлив, вежлив. Помогает. Пусть и скромно, но он по–хорошему и того не должен делать. Деньги личные жертвует. А сам, тихой сапой укрепляет свои позиции и обкладывает нас со всех сторон.

— Словно волков на охоте?

— Вроде того.

— И как ты хочешь из этого выпутываться?

— Ты должен успешно завершить поход. Понимаешь? — С напором глянула на него Софья. — Это наш единственный шанс. Любой ценой победить. Сделать так, чтобы войска вдохновились твоими успехами. Хоть сам с саблей на штурм лезь. Иначе нам обоим головы не сносить. У нас больше не будет шанса. Второй твой промах и все — этот монстр растерзает нас. Хладнокровно и беспощадно.

— Но ведь даже если я успех в кампании обеспечу, что это нам даст? Выиграем время. Он ведь годик–другой подождет, все сильнее опутывая нас паутиной из преданных ему людей, кормящихся с его руки.

— Иезуиты сейчас испытывают не лучшие времена. Почти все правители Европы думают о том, как лучше их отправить по славному пути тамплиеров. В том числе и понтифик. Полагаю, что если я предложу им союз, они не откажутся.

— Софья, душа моя… — ахнул Василий. — Хорошо ли ты себя чувствуешь? Ведь это сделка с дьяволом!

— А ты видишь иной шанс удержать власть? Мой лицемерный брат через год–другой отрубит мне голову за все хорошее, а тебя на кол посадит. Мы доживаем свои последние дни…. Если не придумаем, как и с помощью кого удержаться на троне.

— Это ведь Смута! Ты понимаешь? — Пораженно воскликнул Голицын. — Века не прошло, как врага из земли изгнали…

— Успокойся, — фыркнула Софья. — Иезуиты отлично понимают, какое к ним отношение в Москве и Российском царстве. Поэтому я уверена, что все сделают правильно. И потом, ты разве думаешь, что я собираюсь выполнять обещания, данные этим лицемерным ничтожествам? Не бойся. После того, как они отравят это отродье Нарышкиных, я объявлю их виновниками, действовавшим по научению рыжей ведьмы. А потом, когда он сдохнет в жутких мучениях от какого‑нибудь невероятно зловредного яда, мы начнем скорбеть о нем и прославлять его дела. Благо, что там действительно немало хорошего и нужного. Я лично с искренними слезами пойду за его гробом.

— Душа моя, — после минутного молчания, произнес Василий, — ты понимаешь, что покушение может и не удастся. И в этом случае, пощады нам не будет.

— Нам ее в любом случае не будет. Уверена, что эта лицемерная тварь не простит мне восстания стрельцов шестилетней давности. У нас с тобой невелик выбор — или мы, или он. Иного не дано. Для одной России здесь стало слишком тесно от правителей.

— И когда ты собираешься начать переписку с иезуитами?

— Сегодня же письмо напишу и передам гонцом. Пусть присылают миссию для переговоров.

— Опасно… Иоаким может прийти в бешенство. Да и иные православные иерархи.

— Плевать. Если Петька подохнет, то у них просто выбора не останется. Ванька вон, на ладан дышит. Кто вместо него царствовать станет? Поломаются, да притихнуть.

— Это‑то да, конечно… — кивнул обреченно Василий, — но меня все одно брат твой смущает. Он ведь пока нас обыгрывал. Недоросль… и обводил вокруг пальца. Даже матери его, Натальи Кирилловне, на что уж ушлая женщина, и то такое было не под силу.

— Васенька, любимый мой, — грустно произнесла Софья. — У нас просто нет другого выбора. Да, он может нас обыграть, но сидеть и ждать, когда придут его люди, чтобы вести меня на эшафот, я не хочу. Стыдно, больно и страшно. Ужасно страшно… до оцепенения.

Глава 3

5 мая 1688 года. Москва. Преображенское

— Доброго утра Государь! — Поздоровался вошедший в рабочий кабинет гость.

— Франсуа Овен? — Пристально взглянув тому в глаза, поинтересовался Петр.

— Совершенно верно, Государь, — вновь поклонился иезуит.

— Здравствуй. Присаживайся. Мне сообщили, что ты хочешь со мной поговорить. О чем же? Хочешь обсудить разговоры, что не раз звучали в стенах Кремля?

— Ваша сестра переживает, и мы хотели бы выступить посредниками вашего примирения.

— Изящно, — усмехнулся Петр. — Я‑то грешным делом подумал, что ты попросишь денег, сославшись на то, что она предложила вам меня отравить.

— Что вы?! Как можно?! — Почти искренне возмутился Франсуа.

— Как? — Холодно и жестко взглянув в глаза иезуиту, переспросил Государь. — Изволь. — С этими словами он извлек из ящика стола папку и бросил на стол перед собой. — Читай. Надеюсь, ты хорошо владеешь русским языком? — Поинтересовался Петр по–английски.

Франсуа встал и взял папку, подивившись ее скромности и необычности — она выглядела так, словно не для монарха могущественной державы делалась, а являлась ходовым инструментом. Впрочем, о том свидетельствовал и трехзначный порядковый номер некоего «Дела».

Подивившись необычности этой странной папки, иезуит аккуратно открыл ее и погрузился в весьма увлекательное чтение. Стенограммы, в том числе все переговоры иезуитов с Софьей и ключевыми ее сановниками. Отчеты о слежке и наблюдении. Перечень и даты покупок с указанием сумм и купцов–покупателей вплоть до булочки с потрохами с лотка на улице. Заметки о завербованных иезуитами осведомителях с краткими характеристиками на каждого. И многое другое. Материалов только этой папки было более чем достаточно, чтобы и самого Франсуа, и всех его соратников по ордену вздернуть на ближайшей осинке. Однако, будучи неглупым человеком, Овен понимал — это далеко не все…

— Государь, — спустя полчаса подал голос, сильно побледневший иезуит, но надо отдать ему должное, голос и рука возвращающая папку не дрожали. — Ведь тут мой смертный приговор. В лучшем случае.

— Это замечательно, что ты это понимаешь. Вот, держи, — он протянул ему еще три листка. — Тут зафиксирован разговор, который произошел через несколько часов после твоей первой встречи с Софьей. Полагаю, он должен стать настоящим десертом этого бумажного блюда.