Русский медведь. Цесаревич - Михаил Ланцов

— Государь, — спустя полчаса подал голос, сильно побледневший иезуит, но надо отдать ему должное, голос и рука возвращающая папку не дрожали. — Ведь тут мой смертный приговор. В лучшем случае.

— Это замечательно, что ты это понимаешь. Вот, держи, — он протянул ему еще три листка. — Тут зафиксирован разговор, который произошел через несколько часов после твоей первой встречи с Софьей. Полагаю, он должен стать настоящим десертом этого бумажного блюда.

— Отвратительно… — выдавил из себя Франсуа, ознакомившись с ним. — Полагаю, что ты согласился на встречу со мной не для того, чтобы продемонстрировать эти бумаги.

— Ты прав. Я отлично понимаю не только сложность вашего международного положения, но и то, как нелепо вы угодили в эту интригу моей сестрицы. Не хочу вас расстраивать, но, в сущности, просить мне у вас нечего. У меня все есть. А чего не хватает — я беру сам. Но раз уж так получилось, то глупо было бы не воспользоваться ситуацией к обоюдной выгоде.

— И что желает Государь? — Заинтересованно спросил Франсуа.

— Для начала — участия вашего ордена в суде. Хм. Ты любишь театр?

— Все зависит от того, кто ставит пьесу, и кто ее играет, — с вежливой улыбкой ответил иезуит.

— Прекрасный ответ! — Усмехнулся Петр. — Ты догадался о том, что я хочу сделать?

— Вполне, — кивнул Франсуа. — Если судить по этим бумагам о вашем подходе к делам, то я не уверен, что наше участие вообще нужно. Тут ведь вполне достаточно информации для того, чтобы осудить человека. Святая Инквизиция или Королевский суд, что во Франции, что в Испании обычно и на куда меньшем основании выносит суровые приговоры.

— Как ты уже заметил, я работаю иначе. Признание под пытками у человека можно выбить, и несправедливо осудить. Это не самое разумное поведение.

— Но Святая Инквизиция…

— Святая Инквизиция, дорогой мой друг, это обычный террор. С ее мнением соглашаются только потому, что боятся расправы, почитая за чудовище в рясе. Единственный плод ее работы — растущая волна антиклерикализма в Европе. К такому ли должен стремиться мудрый монарх? Я ведь изучал материалы по делам, что вели инквизиторы в германских землях. Из двадцати трех рассмотренных мной инцидентов, только в трех можно было что‑то инкриминировать, причем на смертную казнь не тянул ни один. Максимум — выпороть и отпустить. Остальные — это откровенный бред. Если бы в моих землях, кто‑то попытался вынести приговор на тех основаниях, то я первым бы вздернул безумца на осинке.

— Хорошего же ты мнения о европейском правосудии…

— У меня есть с чем сравнивать, — усмехнулся Петр.

— Получается, что ты хочешь обставить суд таким образом, чтобы Софья выглядела преступником в глазах всего народа?

— Именно. Мученицей мне она не нужна. Поэтому, если ваш орден даст показания на суде, сославшись на то, что она пыталась нанять вас для убийства собственного брата — этого будет достаточно. Кроме того, вам это тоже сослужит неплохую службу. А то ведь вас за глаза иначе как ростовщиками и интриганами никто и не называет даже в Святом престоле.

— Хм… — задумчиво почесал подбородок Франсуа. — И что ты нам дашь за наше участие?

— Я? Вам? — Засмеялся Петр. — Однако! Это не я вам заплачу, а вы мне. Ведь в противном случае вы вновь потеряете репутацию, не приобретя ничего.

— Россия довольно далекая страна, — осторожно заметил иезуит.

— Все течет, все меняется. Впрочем, я вас не тороплю. Свяжитесь с вашим генералом и все толком обдумайте мое предложение.

— Это замечательно, Государь, что ты не требуешь от нас ответа прямо сейчас. Серьезные дела не терпят спешки. Чем конкретно мы можем тебя заинтересовать? Деньги?

— В конце следующего года я хочу учредить Банк России, который получит монополию на чеканку монет. У меня достаточно средств, чтобы провернуть это дело самостоятельно. Однако если ваш орден согласится выступить соучредителями и внести некоторую сумму, я был бы вам признателен.

— Какие права будут у соучредителей?

— Права совладельцев. Само собой — ваша доля будет не велика, но она будет.

— И сколько нам нужно будет внести денег?

— Один миллион вот таких монет, — с этими словами Петр извлек из ящика серебряный кругляк и кинул его иезуиту. Аккуратная и лаконичная тисненая монета, с хорошо и четко выбитым гуртом вызвала у того особый интерес, так как мало стран в те годы могли подобным похвастаться. Тем более с таким качеством работы и так далеко от Испании и Франции. — Это одна куна. Серебряная монета, содержащая четыре грамма серебра.

— Четыре грамма? Что такое грамм? Мера веса?

— Да. Если наше сотрудничество получит развитие, то я поделюсь с вами некоторыми своими наработками. Кратко же скажу так — на моих предприятиях повсеместно принята в употребление единая и взаимосвязанная система измерения пространства и времени. Грамм — одна из ее составных частей.

— Сколько это будет в талерах?

— Талеры бывают разные, — пожал плечами Петр. — От двадцати пяти до тридцати грамм. Поэтому если равняться на их самые полновесные варианты, то примерно сто тридцать пять тысяч.

— Солидно, — хмыкнул Франсуа. — Кстати, почему на монете стоит год от Рождества Христова и не нынешний, а тот, что наступит через две зимы?

— Денежные реформы нужно готовить заранее. Вот я и готовлюсь, планируя упорядочить денежное обращение в России, заменив всю ту пеструю свору монет новым лаконичным трио — медной, серебряной и золотой. Вы ведь, наверное, уже в курсе, сколько проблем в ныне действующей денежной системе Российского царства.

— Отчасти, — кивнул иезуит. — Крошечные копейки, деньга и полушки разных размеров и массы довольно неудобны. Ладно, что они маленькие и сложно разобрать, какая конкретно монета попала тебе в руки, так ведь они еще и сильно отличаются по весу.

— В два с половиной раза, — подтвердил Петр. — Сейчас в ходу копейки как введенные в свое время еще Еленой Глинской полтора века назад, так и те, что недавно стала чеканить Софья. Кроме них еще два основных вида и бесчисленное множество истертых и обрезанных вариантов[27].

— Вот–вот. А ведь прочая мелочь так же пестра и я в этом с вами полностью согласен.

— Причем, что любопытно, даже эта серебряная мелочь не удовлетворяет нужд торговли с простым людом. И это только одна проблема…

— Да уж, — вздохнул Овен. — Совершенный беспорядок в финансах. Однако, — Франсуа продолжал крутить в пальцах серебряную куну, — я не уверен, что мы сможем начеканить миллион таких монет за полтора года. Слишком высокое качество. Что‑то подобное можно заказать в Испании, но там монетные дворы загружены и не смогут в указанный срок выполнить наш заказ.

— Это не проблема. Можете хоть слитками внести. Или золотом по номиналу один к пятнадцати.

— Государь, — медленно, будто прозревая, произнес Франсуа Овен, — ты так говоришь, словно чеканка не представляет для тебя особой сложности.

— Так и есть, — кивнул Петр Алексеевич. — Как я понимаю, тебя заинтересовало мое предложение?

— Весьма, Государь, — кивнул иезуит. — Однако давайте подождем ответа генерала. Но не думаю, что он будет против сотрудничества. Тем более что Софья в свете открывшихся подробностей более нас не интересует.

— Отменно, — кивнул Петр. — Тогда, чтобы не быть голословным, я хочу тебе кое‑что показать…

Монетный двор, выстроенный в прошлом, восемьдесят седьмом году, стоял несколько особняком и находился под особой охраной. Впрочем, по документам он шел как чеканная мастерская. Двести шагов в длину, семьдесят в ширину. Могучая кирпичная кладка. Черепичная крыша. Небольшие вентиляционные окна на высоте трех метров и круглосуточное искусственное освещение. Здесь, вот уже полгода трудились без устали две малые горизонтальные паровые машины, мощностью по десять лошадей каждая, и пять десятков мастеровых.

Когда Франсуа Овен зашел в помещение, то ахнул. Чистота. Порядок. Люди в опрятной рабочей одежде. А главное — неплохое освещение ацетиленовыми светильниками. Плавильные тигли. Прокатные валы, превращающие металл в тонкие узкие полосы строго определенной толщины. Кривошипный вырубной пресс, приводящийся в движение паровой машиной и дающий по шестьдесят очень аккуратных круглых заготовок в минуту, выбивая за одни подход по две штуки. Чаны с полировальными шариками из закаленной стали, приводимые в движение паровиком. Печь для отжига. И целый ряд кривошипных прессов для тиснения. Ну и так далее.

Хотя, конечно, иезуит вообще ничего толком не понял в устройстве полумеханизированной линии, развернутой на монетном дворе. В его несколько символичном представлении там все шевелилось по неясному ему порядку. Как в муравейнике. Только царствовала тут — какая сложная и непонятная механика — чуть ли не ожившие станки, делающие сами то, что обычно полагалось выполнять десяткам, а то и сотням людей.