Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна! - Дмитрий Георгиевич Драгилев

как конферанс так и тексты песен произносятся со сцены с большими ошибками с точки зрения русского языка, маршрут гастролей джаза приближается к центральным районам союза где особенно важно правильность русского языка, обратить внимание исполнителей солистов вокалистов: Лямпеля, Гофмана, Маркевича, Каминскую и конферансье Вальдмана на правильное усвоение песень-текстов».

Через два месяца Рознер стал готовить программу «Вот мы и празднуем!»

Пригласительный билет на вечер

Пригласили легендарного балетмейстера Касьяна Голейзовского. Лучшей кандидатуры не найти ни на Бродвее, ни в Голливуде. Заслуженный артист Белоруссии, Голейзовский ставил первые программы в мюзик-холлах страны еще на рубеже 30-х.

Художником программы стал ленинградец Семен Мандель. «Эффектным приемом он обогатил выступление джаза Эдди Рознера, – писал журнал “Советская эстрада и цирк” впоследствии, – надев на руки музыкантов светящиеся в темноте перчатки. Гаснет свет – зритель воспринимает только музыку и творящие ее руки».

Для Манделя, как он сам признавал, эстрада подразумевала прежде всего праздник и зрелищность, «возможность воплощения сказочного мира». Художник мог гордиться солидным послужным списком. Он дебютировал у Николая Фореггера, известного мастера легкого жанра, он «одевал» знаменитых клоунов – Карандаша, Вяткина, оформлял эстрадные спектакли (например, представление «Небесные ласточки», поставленное задолго до известного одноименного кинофильма Леонида Квинихидзе).

Изобретатель и модельер в одном лице, Мандель придумал для эстрадных танцоров трансформирующиеся наряды – «костюмы с трюком». Зрители поражались тому, как незаметно и ловко «падают» цветы с платьев артисток, превращаясь в клумбу. Или сомбреро, мистическим образом вылетая из-за кулис, «приземляются» прямо на головы тем, кто в этот момент танцует на сцене.

И все же режиссура и сценография программы-дивертисмента была плодом общих, совместных усилий. Сам Рознер, непревзойденный шоумен, демонстрировал редкую изобретательность. Мог элегантно бросить трубу в кулисы, закончив соло: за кулисами прятался рабочий сцены – «униформист», незаметно подхватывавший инструмент. По-прежнему использовал световые эффекты, цветные, движущиеся лучи. Легкая пластичность его собственных движений не знала себе равных среди отечественных эстрадных музыкантов и дирижеров. Он был прирожденным актером, артистом до мозга костей. Это обеспечивало ему успех у публики, лучшими представителями которой, разумеется, были женщины.

Профессиональные лицедеи тон ко чувствовали родство и, ценя «цеховую дружбу актерского братства», снова предложили выступить на «своей территории». Организацией выступления, намеченного на 15 октября 1945 года, занялось ВТО – Всероссийское театральное общество. За неделю до бенефиса в типографии издательства «Московский большевик» были отпечатаны пригласительные билеты. На них стояло грозное предупреждение: «Без права передачи». Обычно афиши оркестра, как мы помним, сообщали: играет белорусский госджаз под управлением и при участии Рознера. На сей раз речь шла о творческом вечере заслуженного артиста БССР Эдди Рознера «при участии всего состава Государственного джаз-оркестра БССР». Концерт состоялся 15 октября в Московском Доме актера на улице Горького, 16.

Глава V

На волоске

Газетное объявление о концертах в Гродно. Весна 1946

Сегодня он играет джаз, а завтра?

Проблемы начались более или менее внезапно, хотя были вполне предсказуемы. Конец сороковых годов оказался роковым не только для Эдди Рознера. В СССР «холодная война» ударила по всему тому, что олицетворяло американский дух и образ жизни. «Я не миллионер», – пел ленинградский бас Ефрем Флакс под аккомпанемент джаз-оркестра Всесоюзного радиокомитета под управлением Александра Цфасмана.

Вовремя сообразив, что тучи сгущаются, Цфасман подал заявление об уходе. Впрочем, Цфасману было куда уйти – летом 1946 года эстрадный театр «Эрмитаж» пригласил Александра Наумовича на должность музыкального руководителя.

Оркестр ВРК в это время готовился к записи новой, свинговой версии песни Василия Соловьева-Седого «Потому что мы пилоты» из нашумевшего военного фильма «Небесный тихоход». Потом на этикетке пластинки будет значиться дирижером эстрадник Виктор Кнушевицкий, друг Соловьева-Седого. Кнушевицкому, который руководил с 1945 года своим радиооркестром, временно вменили в обязанность присматривать за бывшим джазом Цфасмана. Даже не дирижировать, но курировать – обязанности дирижера и репетитора выполнял пока пианист Михаил Гинзбург. До окончательного джазового запрета оставалось два года, до разгона оркестра ВРК – год. За это время Цфасман со своим новым «эрмитажным» симфоджазом (количество духовых инструментов – саксофонов и прочей «меди» – пришлось сократить) успел сделать еще несколько записей. Слоу-фоксы «Подожди, постой» Алексея Соколова-Камина и «Спокойной ночи» Матвея Блантера – пожалуй, самые заметные из них. Пели Георгий Виноградов и Ружена Сикора…

Виноградов записывался и с Рознером – вместо Лотара Лямпеля. Но уже в сентябре 1945 года худсовет забраковал едва ли не половину записей рознеровского биг-бэнда. Намечавшийся концерт в Кремле отменили без объяснений.

Неожиданно в роли джазовых критиков стали выступать литературоведы. Статью о программе оркестра Эдди Рознера первой послепобедной осенью готовил К. Л. Зелинский. Опубликована она не была, но машинописный черновик сохранился в Российском государственном архиве литературы и искусства.

Статья другого теоретика современной литературы появилась через год. «Осень. Время дальних полетов птиц и высоких песен поэта» – эта фраза из рецензии знаменитого Виктора Шкловского, которую он посвятил концерту Леонида Утесова.

На первый взгляд, странно. Все-таки Шкловский – не музыкальный эксперт, а тут еще и в джазе нужно чуточку разбираться. И все же вряд ли нашелся бы в это время другой человек, способный так интеллигентно и деликатно, так красиво и мудро написать статью, которой предназначалось быть «заведомо критической». Никакого скандала, никакого разгрома, никакого собачьего лая. «Веселые ребята», песенная летопись страны, «Мурка» и «Кичман» в Кремле служили Утесову охранной грамотой.

Многомудрый Леонид Осипович, проявив гибкость и живость ума, выступил сразу с двумя «теоретическими изысканиями-разоблачениями». Согласно первому, родиной джаза объявлялся не Новый Орлеан, а другой портовый город – Одесса. Во-вторых, советский джаз-оркестр только внешне похож на американский. Саксофоны, тромбоны, трубы позволяют исполнять самую разную музыку на эстраде, стало быть, и оркестр – эстрадный. Для академичности можно добавить побольше скрипок, флейту, гобой, арфу. Собственно говоря, Утесов в очередной раз подтвердил собственные мысли, высказанные им еще до войны в книге «Записки актера»: «Мой джаз сохраняет сейчас свое название только по составу инструментов, но, по существу, это песенный и театрализованный оркестр».

Что касается Зелинского, то статья, которую он готовил к печати, начиналась фразой, в которой автор, будто на допросе, оправдывался:

«Увлекаемый общей благожелательностью, я аплодировал всем номерам, хотя общее впечатление как раз складывалось нехорошее и даже порой досадное»[24].

«Сидя на его концерте, я переживал то чувство восхищения тонкостью исполнения, то чувство сострадания, то удивления, то неловкости, то печали, то досады. И последнее оказывалось, пожалуй, господствующим,