Мятеж не может кончиться неудачей - Андрей Биверов

Когда же к Лизе вернулся аппетит и она начала гулять в парке, я понял, что все страшное позади. И Лиза, и я, мы переживем наше горе. Конечно не сейчас, и даже не в ближайшее время, но все вернется на круги своя.

С этими мыслями с души буквально рухнул груз, который висел на мне все эти недели. Честно говоря, только с этой трагедией я наконец-то понял, какое место в моей жизни занимает семья. Будучи занят различными проектами, я воспринимал своих родственников скорее как обременительную ношу, нежели как действительно родных мне людей. Мне были ближе мои министры, чем мать, братья. Женитьбу на Лизе я же и вовсе считал мелким штрихом к моей внешнеполитической игре. И только пережив общее горе, я понял, какое на самом деле место занимают эти люди в моей жизни. Что семья — это стержень, который не дает сломаться, когда жизнь гнет и корежит тебя. Основа и опора, без которой все остальное — карточный домик, грозящий рассыпаться в любой момент.

Сашка, молчаливой тень ходивший за мной все эти дни. Мама, наседкой квохтавшая вокруг нас. Володя и Леша, которые каждый день носили Лизе сделанные собственными руками открытки и бумажные кораблики. Многочисленные дяди и тети, бабушки и дедушки, которые скорбели вместе с нами. Я бы не пережил эти дни без них.

Понимание ценности семьи что-то перевернуло во мне. Совсем ушло и так уже изрядно поблекшее настроение первых дней, когда весь мир казался мне одной большой игрой, а я в нем — единственным игроком. Вместо него появилось ясное и четкое понимание — что вот мой Дом, моя Семья, и я сделаю все, чтобы их никогда больше не коснулись горести и несчастья. Зубами глотку кому угодно за них перегрызу.

* * *

И все же, несмотря на укрепившиеся родственные узы, текущие государственные дела требовали моего обязательного личного участия. Мои министры тактично откладывали на потом многие решения и доклады, кроме совсем уж срочных, но дальше так продолжаться не могло. Спустя два дня после окончания траура я выбрался в свой кабинет для разборки самых неотложных дел и… пропал там до утра, лишь ненадолго вырвавшись на обед.

— Как обстановка в Царстве Польском? — спросил я у Игнатьева, едва расположившись в своем любимом кресле. Все остальные приглашенные в мой кабинет — Рейтерн, Бунге, Великий князь Константин, с интересом прислушались.

— Больше всего напоминает извержение вулкана, — не преминул обрадовать нас граф. — Стоило только провести арест части магнатов и нескольких тысяч участников восстания 1863 года, как, казалось бы, окончательно замиренные шляхтичи выступили с новыми силами. Их отряды наносят нам сотни разрозненных ударов, мы отвечаем едва ли на половину. И это еще когда всюду снег и следы может скрыть только непогода, — пояснил граф. — За последние пять дней было совершено семьдесят четыре нападения на наши войска и государственные учреждения. Потери составили убитыми сто шесть человек, ранеными до четырех сотен. Более шести сотен мятежников убиты в стычках, около двух тысяч взято в плен, из них двести казнены через повешение, — Игнатьев обвел присутствующих взглядом. — Михаил Николаевич Муравьев заверил, что будет карать восставших самым жестоким образом и впредь.

— Четвертый отдел архива Его Императорского Величества завершил первую фазу операции, — продолжил доклад граф. — Арестовано пять тысяч наиболее влиятельных и богатых шляхтичей. Отдел целиком занят работой с этими заключенными и не справляется с потоком пленных, поступающих от армии. Организовано пять спецлагерей, в которых содержится почти восемь тысяч пленных и арестованных. Ваш приказ придать четвертому отделу пару казачьих полков, расположенных в Польше, пришелся весьма кстати. А то пока еще донцы и кубанцы отмобилизируются, пока прибудут…

— Чью сторону занимают крестьяне? — выждав паузу, поинтересовался я у Зубастого Лиса.

— Практически исключительно нашу. Мы постарались довести до их сведения, что наша благодарность за помощь непременно выразится в десятой части конфискованного имущества. Особенно это важно на австрийской границе, перекрыть наглухо которую мы просто не в силах. Там наши предложения щедры, как нигде. Мы предложили пятую часть имущества, найденного при нарушителе границы золотом, и сразу. Уходящие со всеми сбережениями через границу шляхтичи станут лакомым куском для тамошнего крестьянства. Для принятия этих мер в четвертом отделе пришлось даже создать отдельный департамент, — граф замолчал.

— Ну что же, все не так плохо, как могло бы быть, — заключил я.

— Да какое там не плохо! Все только начинается! Когда сойдет снег, нападения участятся. Шляхта потянется в леса, — не поддержал моего оптимизма Игнатьев.

— Справимся! Должны справиться! — Я легко хлопнул по столу ладонью. — Казачьи полки твоим парням в помощь подойдут — сразу легче станет.

— Быстрей бы, — недовольно буркнул граф. — Да и одних казачьих полков будет мало, — печально кивая головой, продолжил выражать пессимизм он. — В свете последних дней становится очевидным, что расширение штата, которое мы провели три месяца назад сразу после дела об интендантах, совершенно недостаточно. Четвертому отделению нужны люди, люди и еще раз люди. — Начальник четвертого отдела замер в ожидании моей реакции.

— Откуда я их вам возьму? — развел руками я. — Мне жалуются, что из жандармерии вы вытянули кого только можно, а департамент полиции министерства внутренних дел просто стоит на ушах. Валуев уже не раз выражал мне свое недовольство таким положением дел.

— Ничего, — усмехнулся Игнатьев. — Это они просто заблаговременно засуетились, чтобы и вправду без людей не остаться. Есть у них люди, есть. Знаю, — снова усмехнулся граф. — Да и часть людей я им все же верну. Пусть через год или два, но верну, — прибавил он. — Принимать же ко мне сейчас неумех просто смерти подобно. Моим людям нужна помощь, а не еще одна головная боль! В конце концов, вы сами настаивали на таких массовых арестах, — видя, что я молчу, прибавил Игнатьев.

— Пусть будет по-вашему, — согласился я и, окунув перо в чернила, размашисто подписал тут же появившуюся передо мной бумагу. Выбил-таки себе карт-бланш на расширение штата.

— Теперь за Царство Польское можете быть спокойны, — с поклоном принял вожделенную бумагу глава четвертого отделения. — С такими людьми этот вулкан мы как-нибудь обуздаем.

— Что по русской аристократии, Николай Павлович? — не дал порадоваться ему я. — Из ваших прошлых докладов я толком ничего не понял.

— В обществе бродит недовольство, — с кислым лицом поведал он. — Семьи арестованных уже имеют дерзость едва ли не требовать их освобождения. Переложив основную вину покушения на польский мятеж, мы оказались в несколько неловкой ситуации. С одной стороны, резко усилились националистические настроения в обществе и патриотический подъем. Поляки стали изгоями, сочувствия их делу в России днем с огнем больше не отыскать. С другой стороны, наше общество не считает вину кружка Блудова столь уж большой. Гагарина и его соратников — да, заклеймили. Но остальных… — Игнатьев развел руками. — Без поддержки служилого дворянства мы обречены на неудачу.

В дверь кабинета настойчиво постучали.

— Да-да, войдите! — отозвался я.

— Прибыли его превосходительства Мельников Павел Петрович и Краббе Николай Карлович, а также господа Путилов Николай Иванович, Обухов Павел Матвеевич, Менделеев Дмитрий Иванович и Советов Александр Васильевич, — сообщил мне секретарь.

— Что, уже десять? — задал риторический вопрос я, посмотрев на часы над камином. — Распорядитесь им пока подождать в приемной, совещание несколько задерживается.

С изящным поклоном Сабуров вышел из кабинета.

— Что скажете, дядя? — продолжил я прерванный разговор, повернувшись к Константину. — Каковы успехи вашей первой публикации в «Метле»?

— Незначительные, Ваше Величество. Свет целиком поглощен событиями, касающимися их напрямую, — признал свою неудачу Великий князь. — Арестованные для многих являются родственниками, друзьями, друзьями друзей… Я делаю все, что могу, но требуется время.

— Вы его получите, дядя. Быть может, даже несколько больше, чем планировалось. Нам необходимо избежать борьбы на два фронта, так что будем ждать успокоения Польши.

— Но все это время графу придется выдерживать напор родни заключенных, — покачал головой дядя. — Как вы поступите с Гагариным и его сподвижниками?

— Их повесят на Дворцовой площади месяца через два, а потом начнем выносить более мягкие приговоры остальным, — ответил Великому князю вместо меня Игнатьев.

— Хорошо, — подвел итог доклада я, вставая из кресла и опираясь руками о стол. — Граф, каждые три дня доклад о Царстве Польском мне на стол. Если произойдет что-то особенное, сообщайте немедленно. Дядя, на вас остается общественное мнение внутри страны. Жду доклада каждую неделю, но если произойдут резкие изменения, то прошу поставить меня в известность сразу же. — И, дождавшись согласия, прибавил: — Вы можете идти, дядя, более вас не задерживаю.