Ромейская история - Олег Игоревич Яковлев

правду углядел. Скажи, ответь: пойдёшь ли за меня?

Анаит вспыхнула и закрыла лицо руками.

– Подумать я должна. Не сейчас, после… Я ведь… Я о тебе ничего не знаю… Почти ничего… Хочу больше… О вас о всех… О Руси… Да и ты… Ты не всё знаешь… А узнаешь – оттолкнёшь.

Она вылетела стрелой из палаты, бросив на Любара полный глубокой грусти, тоски и страдания взгляд.

Любар, оставшись один, предался сомнениям.

«Ну и дуб же я, ну и пень! – в сердцах ругал он себя. – Рази ж можно тако было?! Яко обухом по голове! Рази ж в таком деле спешка нужна?! Воистину права Анаит. Она умна… умна… Моя Анаит! Нежная, яко цветок распустившийся!»

Он улыбнулся и закрыл глаза. Подумалось: как бы там ни было, он добьётся любви этой красавицы, он заслужит её любовь, пусть для этого надо будет идти на подвиги и претерпевать тяжкие беды. Ничто в мире не сравнимо с её неземной красотой!

С такими мыслями в голове слабый ещё от ран Любар погрузился в глубокий спокойный сон. Появившаяся на пороге палаты с чаркой лекарственного отвара в руках Анаит увидела на лице спящего молодца безмятежную лёгкую улыбку. Горестно вздохнув, она торопливо поставила чарку на низенький столик. Тяжёлый ком подкатил к горлу девушки, она не выдержала и в отчаянии разрыдалась.

Что будет, когда узнает Любар о прошлой её жизни, о том, как услаждала она моряков в портовых тавернах?! Конечно, он станет презирать её, подумает, насколько же она низко пала, сплюнет, сухо поблагодарит за заботу и уедет на свою Русь, и она, Анаит, никогда его больше не увидит! Нет, она поедет, помчится за ним вслед, она отринет, ещё раз отринет свою гордость! А если… Если смолчать о тавернах и объятиях грубых простолюдинов? Нет, не сказать она не сможет. Жить с ложью, быть не до конца искренней… Бог накажет за это, не даст ей счастья, нашлёт на неё кару за лживость.

– Ты плачешь, Анаит? Что с тобой? – взволнованно спросил проснувшийся Любар.

– Нет. Ничего. Тебе показалось. – Девушка мотнула головой, подала ему отвар и поспешила из покоя.

«Только не теперь. Потом, после… Всё расскажу», – стучала в её голове беспокойная мысль.

16

Видно, не судьба была воеводе Иванке Творимиричу добраться до родных русских берегов. Потрёпанная жестоким морским штормом торговая ладья налетела на прибрежную скалу неподалёку от устья Дуная.

Шквалистый ветер вздымал огромные, свирепо пенящиеся волны, жадные, словно пасти голодных одичалых зверей. Уцепившись за камни, весь мокрый, истерев в кровь ладони, Иванко выбрался на сушу. Изнемогая от усталости, он укрылся посреди валунов и с нарастающей тревогой вслушивался в ревущий грохот стихии. К утру шторм понемногу утих, но на крутом берегу было по-прежнему пасмурно и уныло. Внизу, у подножия скал, темнели остатки разбитой ладьи.

«Хотя б кто живу остался!» – В скорби и отчаянии Иванко обошёл окрестности, пробираясь между огромными валунами и с трудом карабкаясь на острые гребни. Но нет, ни единой души не было на берегу, одни холодные безмолвные скалы окружали Иванку, да море чернело внизу, да хмурилось злое небо над головой, лохматые тучи и облака медленно проплывали над ним, жестокие, мрачные, суровые.

Что делать? Как быть дальше? Иванко не знал. Решил, после недолгих раздумий, идти берегом на восход. Может, удастся добрести до Белгорода-на-Днестре, русского города на взморье. Иначе ждёт его смерть от голода или станет он добычей степных волков или шальной стрелы, пущенной лихим кочевником-печенегом.

За скалами потянулись холмы и курганы, поросшие густыми травами. Не один час брёл Иванко вдоль берега, с надеждой взирая то вперёд – не откроется ли взору какое селение, то вправо – может, покажется посреди серой глади корабль. Но тщетно пытался отыскать он в овеянной туманной дымкой дали спасение: только волны щерились белыми барашками в хмуром беспощадном море да уныло темнели на берегу крутые склоны холмов.

Вскоре после полудня с яростными воплями вдруг вынеслись из степи, подняв облако пыли над Иванкой, всадники в лохматых бараньих шапках и кольчужных баданах[80]. За спиной у каждого висел кожаный тул[81] со стрелами, на поясе колыхалась лёгкая кривая сабля, на левой руке виднелся круглый маленький щит.

– Урус! Урус! – загалдели кочевники.

Метко пущенный аркан обвил шею Иванки, он упал, степняки бросились на него, связали по рукам и ногам и поволокли за собой.

Пот заливал воеводе лицо, он хрипло, с натугой дышал. Наконец его бросили наземь возле дымного кизячного костра.

– Ты кто? Ты урус? – К воеводе подошёл кривоногий низкорослый степняк с чёрным от грязи лицом, тонкими усами и редкой бородёнкой.

«Печенеги! – дошло до воеводы. – В полон угодил! Ох, судьба, судьбинушка!»

– Кто тут у вас главный?! Где князь ваш?! Пусть велит развязать меня! – прикрикнул он на кустобородого. – Отмолви: я, воевода русский Иванко, плыл из Царьграда. Ладью о скалы разбило.

По знаку кустобородого степняки разрезали ножом верёвки на руках и ногах пленника.

– Иванко? Воевода? – переспросил, хитровато щурясь, печенег. – Не верю! Врёшь! Почему один?! Почему без дружины?!

– Дружина на службе осталась у ромеев. Один я.

– Врёшь, урус! Всё врёшь! Хан приедет, скажет тебя бить! Многа бить! Правду скажет говорить! Ты – сакмагон[82]! Тебя послал урусский хан! Не хан – каназ! Каназ Ярицлав! Он – враг хан Кеген!

Воевода грустно усмехнулся.

– Князь Ярослав, говоришь? Да он вроде как и мне другом николи не бывал. Я ж ведь, дурья твоя башка, Мстиславу, брату его и недругу, всю жизнь служил, – ответил он, с усталым вздохом глядя на гневное лицо печенега.

– Каназ Мцтицлав умер. Твоя думай – печенег глуп. Печенег ничего не знай! По степи бегай, как конь! Э, нет! – Кривоногий недобро засмеялся и погрозил Иванке грязным перстом. – Печенег умный!

К воеводе подошли два рослых степняка.

– В яму, к ромею бросьте его! – крикнул кустобородый.

Воеводу оттащили от костра, грубыми пинками подняли на ноги и подвели к сколоченному из брёвен входу в подземелье.

– Иди туда! – Один из печенегов открыл дверь, а другой столкнул Иванку вниз. Дверь со скрипом закрылась над его головой. Воевода скатился по скользкой влажной земле в глубокую яму. Вскоре, когда глаза понемногу привыкли к темноте, он различил неподалёку от себя сидящую на земле тёмную фигуру.

– Кто ты? – послышался тихий голос.

Человек говорил по-славянски, и воевода тотчас же отозвался:

– Я русский воевода. Попал в полон.

– Как тебя зовут? – Незнакомец подвинулся ближе, Иванко увидел при слабом свете,