Ромейская история - Олег Игоревич Яковлев

Верно, не из простых. Возьми её в жёны. Рази ж не таких ради животы мы в сечах кладём?! Дети пойдут, в Русь воротишься! Ну их к дьяволу, ентих ромеев!

– Ты глупости-то не болтай, друже. А про Русь верно ты баишь. Не един раз думал о том. Прав, Порей, воевода-то был. Не послушались мы его, дурни!

Порей вздохнул и передёрнул плечами.

– Топерича кручиниться поздно. Вот что те поведаю, Любар. Днесь смотр был на дворе возле Магнавры. Сам базилевс Михаил тамо был, восседал на златом троне. Рекли грамоту его со златой печатью. В общем, посылает он нас под началом Гаральда и патриция Георгия Маниака на кораблях в море. Баит, пиратов ловить. Чрез седьмицу отплываем.

– И я б с вами, да токмо раны не залечу, не поспею.

– Да куда уж тебе, Любар. Ты поправляйся давай. В иной раз ще и в море сходим, и на сечу.

– Стало быть, Гаральд в море уходит. А в этерии кто заместо его будет топерь? – спросил, морща чело, Любар.

– Тростейн, тож нурман. Богатырь – косая сажень в плечах. Руци стойно железо.

– Чегой-то не припомню его.

– Дак он в Царьграде-то недавно токмо объявился. Сказывал, до того на Лесбосе вора какого-то ловил. Об ентом Тростейне разные небылицы болтают. – Порей оживился и удобно устроился на скамье у ложа, изготовившись рассказать другу занятную историю. – Брата у его будто бы на родине убили. А убивец, некий Онгул, бежал затем в Царьград, на службу к базилевсу нанялся. Тростейн о том прослышал и поплыл вослед. И вот, представь, оба они стали этериотами, но сперва не признали друг дружку. Единожды базилевс Михаил смотр проводил. Каждый воин клинок свой казал да копьё. Ну, Онгул-то и протянул меч: бают, редкостной работы он был. Тростейн глянул, братний меч узнал, возьми да и вопроси Онгула: «Откель у тя зазубрина на лезвии?» Ну, Онгул и ответь: «Разрубил я ентим мечом одному ворогу череп». Тут Тростейн из его рук меч взял, будто чтоб полюбоваться, да в тот же миг злодея и рассёк наполы.

А убиенье во время смотра да при самом царе почитается у ромеев оскорбленьем величества и ослепленьем карается. Ну и бросили покуда Тростейна в темницу. Томился он в башне каменной, во хладе и сырости. И чтоб ся ободрить, стал он петь. А голос у его таков, что стены содрогаются. И услыхала песнь евонную гречанка одна знатная, Спес.

– Спес? – переспросил Любар. – Видал я её, Болли про её сказывал. Баил, прелестница она, баба непотребная.

– Да я её тож, может, зрел. Уж не помню. Ты слушай дале. В общем, была ента самая Спес за одним старым патрицием замужем. Но вельможа тот вельми уж стар был, а она краса писаная, в самом соку баба. По нраву пришёлся ей глас из тюрьмы, купила она стражу за златые червонцы да увела Тростейна к себе в дом. Тамо и прятала его возле ложницы своей. Как токмо муж во дворец царский на приём уходит, так она Тростейна к себе впускает чрез потайную дверь и тамо греху предаётся. Баба она пылкая, страстная – да гречанки почти что все таковые, огненные, смерч да полымя. Муж сперва приметил – расточительна не в меру стала жена. Вроде начал старый скряга догадываться, в чём тут дело, да всё застать их не мог. То Спес в ларь полюбовника сунет, то вынесут его вместях с ковром грязным во двор, то успеет он чрез дверь выскользнуть. Стал тогда старик требовать от Спес клятвы, что она верна ему и бережёт добро хозяйское. Но условилась хитрая жёнка с Тростейном, как быть. Оделся Тростейн нищим, лохмотья на плечи натянул, бороду из пакли приделал. Стоит, значит, у церкви. А день дождливый был, лужи кругом. Ну, Спес со свитой и с мужем своим идёт, подошла к одной луже – глубокой, широкой – не переступить, не перейти. Тут Тростейн в одежде нищего подходит и говорит: «Дай-ка я тя, госпожа, чрез лужу перенесу». Ну, поднял, понёс, а посреди лужи зашатался, упал, уронил Спес и сам, во грязи лёжа, неловко хватать стал её руками за бёдра, за колени. Ну, она, будто гневая, выбралась, стала кричать, грозиться побить неловкого. Тогда даже муж её за убогого старца заступился. Смягчилась госпожа, велела отсыпать убогому горсть золотых, а после в церкви принародно поклялась, что ни един человек, окромя мужа да того нищего, до её не дотрагивался. И что никому она денег не давала, окромя опять же того старика. И все поверили ей. На кресте ведь клялась. И как ни крути, правду она баила. Вона какая хитрющая жёнка!

Порей от души, громко расхохотался.

– Спес ента вхожа была к самой базилиссе. Как старый муж помер, вымолила она Тростейну прощенье. Верно, не един червонец заплатила. Ну, воротили нурмана на службу. А жёнка сия, верно, и поныне с им грех творит.

– Занятная повесть, – усмехнулся Любар. – Может, кой-чего в ней и понавыдумано. Но ведь не зря ж говорят люди: дыма без огня не бывает. Оно тако. Да токмо мысли мои топерича совсем не о том. Вот подлечусь я, ходить стану, а как дале бысть? Вы – далече, Тростейн мя не знает. К кому идти?

– Дак ты ступай прямь к проэдру. Так, мол, и так, молви. Поранили, укрыли добрые люди. Об Анаит не говори, ясное дело, не впутывай деву. Ну а воротишься на службу, тамо уж и смекнёшь, как дале.

– Прав ты, друже. Спаси тя Бог за совет добрый, – поблагодарил Любар. – Тако и содею.

– Ну, ступать мне пора. Во дворец надоть. – Порей хлопнул себя по коленям и встал со скамьи. – Бывай, друже. Поправляйся. Свидимся ще.

Он обнял лежащего Любара, круто повернулся, крикнул ещё прощальное слово Анаит и бегом сбежал вниз с мраморной лестницы.

Анаит долго задумчиво смотрела на закрывшуюся за молодцем дверь. Наконец, она обернулась к Любару.

– Вы говорили на своём языке. Я слышала имя – Спес. Эта женщина приходила сюда. Она знает Катаклона. Она живёт в соседнем доме. Странно.

– Что странно? – встревожился Любар.

– Вообще-то она не спрашивала о тебе. Может, она ничего и не знает, но… Она мне показалась подозрительной. Всё вынюхивала о Катаклоне. Ну да и Господь с ней. Ты мне ответь: ты на самом деле хочешь… уехать к себе на Русь?

Любар мечтательно улыбнулся.

– Хотел, Анаит. Пока тебя не встретил. А отныне… Без тебя никуда не хочу. Порей, он прям, он