«Вдоль обрыва, по-над пропастью...» - Игорь Васильевич Кохановский

замечательно, дети здоровы, Люся тоже, дома изобилие, даже елок и то две, и обе наряжены. Ребятушки одеты, обуты, все слава богу. Здоровье мое крепкое, стал малость засекаться на прямой, ну да это пройдет.

Ё…ная эта жизнь! Ничего не успеваешь, писать стал хуже — и некогда, и неохота, и не умею, наверное. Иногда что-то выходит, и то редко. И ни с кем ни про что не поговорить. И все звонят — приходи… и все время чего-то догоняешь, и не хочу ничего и никого видеть и не делаю то, чего хочется, потому что сам не знаю, чего хочется. Одно знаю точно: что есть только работа, много работы. И больше ничего. А деньги — это дерьмо, хотя их хорошо тратить.

А детей своих я не вижу почти совсем, и с бабами своими я запутался окончательно, а ломать ничего не хочу и не буду, во-первых, не решусь, а во-вторых, не очень хочется. Недавно поймал себя на мысли, что нет дома, куда хочу пойти, и друзей нет в Москве. Епифан занял у меня 300 рублей, не смог отдать и сгинул, вот уже четыре месяца не звонит, только где-то на стороне рассказывает, что вот-де он друга потерял. А я у него ничего и не просил, хрен с ним. А он ходит и хвастается, мудак, какой он одинокий, жить негде, денег нет, а к Высоцкому ему пойти нельзя, потому что он ему должен. И гордится этим. Вот, мол, я какой — не как все.

Роман мой с Татьяной затянулся. У меня никогда так долго не было. Но… хоть это и прекрасно, однако толку нет и не будет. А она с мужем разошлась, живет в одной комнате с ним и не общается. А я только сочувствую, и всё.

Я придумал кое-что написать всерьез, но пока не брался, все откладываю — вот, мол, на новой квартире возьмусь. А ведь знаю, что не возьмусь, что дальше песен не двинусь, да и песни-то, наверное, скоро брошу, хотя неохота.

Да! Васёчек!!!! Строим мы кооператив теще. Она переедет к лету, а мы на «Беговую». В отдельную комфортабельную квартиру с разделенными удобствами. Тут мне недавно какая-то девица из Харькова написала, что она меня выбрала, но «Неужели и вы строите кооперативную квартиру?» — говорит. Я иногда, Васёчек, очень жалею, что бросил пить. По-моему, я тогда лучше жил и делал как мне хочется и не оглядывался, а сейчас я стал общественным элементом и кумиром молодежи, а это, наверное, работает как тормоз, что ли, или как сдерживающий центр. Ладно! Вот что! Ты давай там завязывай со своими делами и приезжай. Вдвоем разберемся. Я всю эту слезливую тираду написал, чтобы тебя разжалобить и чтоб ты приезжал. А то ты там золото решил мыть. Ты что, обалдел? Ты его мыть, а его — в Канаду или на медали спортивные. И не думай. Вот приедешь — займемся твоим трудоустройством, и я развяжу ненадолго с тобой. Вот. Я действительно, Гарик, очень по тебе скучаю и часто думаю: был бы Васёчек рядом — все было бы хорошо.

Теперь про твои дела. Я очень давно не видел обоих наших модных поэтов. И еще — у меня такое ощущение, что они не будут этим заниматься. У них своих дел — воз. Женя, правда, сказал, давай, давай, приезжай — и уехал в Чили.

Где он сейчас — не знаю. Но… Васёчек, когда ты приедешь, нужно будет все делать на месте и с тобой. Если от них что-нибудь зависит — мы их возьмем за зебры, а может, и не их. Ты говорил про отдел поэзии в каком-нибудь журнале. Буду узнавать. И мне кажется, Гарик, что вообще для тебя постоянная работа всегда найдется. Тем более что она тебе не главное. Тебе надо писать. И время на это. Верно? Так что ты приезжай, и всё. Матушка твоя тоже стосковалась, а уж шалава, наверное… Ну, хрен с ней, Васёчек! Ты там смотри не женись! Да еще на чукче. А то дети пойдут косоглазые, а их с китайцами могут перепутать. А потом будешь ты всю жизнь заниматься переводами с чукотского, потому уж если ты выберешь чукчу, то обязательно поэтессу.

Новостей в Москве нет. Вы там знаете больше нашего. Вон какое ты мне поздравление прислал. Эвон как лихо Есенина переиначил, на свой, магаданский манер. Правда, в Москве бурными темпами идет градостроительство гостиниц, для улучшения жизни иностранцев и командировочных.

Очень я буйно отметил Новый год, посидел в незнакомой компании до 2-х. Потом попел до 3-х, а потом уехал к Татьяне, а Люсечку проводил домой и сказал, что поеду к Любимову. Обманул то есть. Страшно, аж жуть!

Акимов сделал на «Мосфильме» диплом — новеллу на три части. Говорят, хорошо, но идеологически не выдержано. Акимов, значит, туда же. Но, говорят, оставили на «Мосфильме».

Больше писать не буду. А то совсем с ума балдел. Ты это письмо прочти и сожги, а то здесь много компрометирующих меня слов и соображений. И есть также матерные слова. За них боюсь особенно.

А вот отрывок из новой песни:

Сказка о Лукоморье

…А русалка, вот дела, честь недолго берегла

И однажды как смогла — родила,

Тридцать три же мужика не желают знать сынка,

Пусть считается пока — сын полка.

      Ты уймись, уймись, тоска

      У меня в груди,

      Это только присказка,

      Сказка впереди!

Приедешь — спою всю.

А рифма какая — чуешь? Или еще:

      Дал оружье Любе я

      В целях дружелюбия.

Это просто так…

Лечь бы на дно, Васёчек, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать.

Целую тебя, обнимаю, жду. Привет кому хочешь.

Васёчек.

В это же письмо была вложена его фотка, где он у микрофона с гитарой во время какого-то концерта.

А через несколько месяцев, в марте, Володя, во время очередного загула прилетел ко мне в Магадан.

…В этот вечер я дежурил «по газете». Вычитав все полосы, я договорился с печатниками, что они позвонят мне, когда надо будет подписывать газету в печать. Жил я тогда в доме буквально в паре минут ходьбы