«Вдоль обрыва, по-над пропастью...» - Игорь Васильевич Кохановский

от типографии.

Только сел попить чайку — звонок:

— Васёчек, это я!

Услышав голос Володи, я ничего не мог понять, так как сначала подумал, что звонят из типографии.

— Ты?! Ты где?

— Я здесь, в редакции. Звоню от дежурного милиционера. Он мне дал твой телефон…

— Стой там. Я через пару минут буду!

Я все еще не мог поверить, что это Володя. Здесь, в Магадане…

Едва мы обнялись, он тут же мне выпалил, что приятель его приятеля оказался летчиком, летающим в Магадан, и… вот он здесь.

По его виду и запаху я сразу все понял.

— Володь, ты развязал?!

— Слегка. Есть причина…

— Ну, причина всегда найдется…

— Такая, как эта, раз в жизни…

— И что же это за причина?

— Понимаешь, Васёчек, сейчас Сергей Герасимов снимает фильм по рассказу Чехова «Сюжет для небольшого рассказа». На роль Лики он пригласил Марину Влади. Меня с ней познакомили… И я, Васёчек, пропал…

— У тебя с ней роман?

— Нет, но, кажется, будет…

— Что за ерунда, Васёчек. Что значит «кажется»?

— Не знаю. Сам не могу себе объяснить. Но вот чую сердцем — что-то будет…

— Прям как в комсомольской песне: «Все мечты сбываются, товарищ».

— Я серьезно, Васёк, а тебе всё шуточки. Она такая… Обычно я бы сказал «такая баба», а про нее так не могу. Это женщина во плоти, дама…

— И ты, босяк, рядом с дамой…

— Васёк, ну что уж, у меня вид босяка, что ли?

— Сейчас — точно босяка.

— Нет, ну я небритый, с похмелья… А ты знаешь, как за ней все в Москве увиваются… И Женя Евтушенко, и Вася Аксёнов — все запали на нее…

— И ты за компанию…

— Ну ладно, Васёчек, тебе все шуточки да хаханьки…

— Да нет, я не шучу. Просто не понимаю, ты говоришь — ничего не было, но чувствуешь — будет. Я и хочу понять — как это ты чувствуешь…

— Я не могу объяснить. Но вот если бы можно было тут же жениться на ней, я бы с ходу женился. У меня никогда такой уверенности и такого желания жениться не было. Ты же знаешь всех моих баб. И желания жениться ни разу не было. А тут — сразу…

— Но ты ведь ее совсем не знаешь! Может, она стервь какая… У нее же вроде трое сыновей, и все от разных мужей…

— А ты откуда знаешь?

— Где-то читал. Не помню.

— Ну и что? Это еще ни о чем не говорит.

— А как же твой роман с Татьяной?

— Это сейчас уже не важно. Ты лучше скажи, как быть?

— Откуда я знаю, как быть!..

— Васёчек, я же прилетел к тебе, чтоб ты мне сказал, как быть и что делать…

— И ты с этим летел ко мне? Думал, что я сразу твою беду руками разведу?

— Ну а кто, если не ты?

— Ну, Васёчек, ты слишком завышаешь мои возможности. Я со своими-то бабами разобраться не могу, а теперь еще и с твоими разбирайся…

— Ну а что у тебя-то с твоими?

— Ну как что? Моя Татьяна, та, с кем я был на Новый год у Вознесенского, меня не дождалась, то есть я, конечно, ей ничего не обещал, но, когда вот недавно прилетел в Москву, у нее уже кто-то был. Я опоздал. А какие она мне писала письма… Она же художница, рисовала свои грустные автопортреты и подписывала: «Так я грущу о тебе». А когда я приехал, оказалось, мой поезд ушел…

— Но ты, по-моему, быстро утешился?

— Да, Ниночка-Ниточка… Как она все время напевала — «между мной и тобой ниточка протянута»…

— Она же была в тот вечер, три года назад, когда я тебя провожал в Магадан?

— Да, она самая.

— Вот на каких надо жениться… Такие тебя всегда будут ждать.

— Но я совсем не собираюсь жениться. Что ты все про женитьбу? Сдалась она тебе.

— Потому что про Марину думаю.

— А что с Татьяной?

— Это, Васёчек, самое сложное. Тоже не знаю, как быть. Она, как кошка, чует, что что-то не так… Говорит на днях: «Вроде как не замечаешь меня». А я действительно не замечаю ее, да и никого вокруг — все думаю о Марине и ее одну мысленно вижу. Я и прилетел к тебе за советом — как быть?

— Как быть?.. Кабы знать… Угораздило же тебя… Н-да… А что Люся?

— Люсечка нормально, она у меня золото. Сейчас, правда, в панике, что я сорвался. Но знает, я покуролесю недельку-другую и завяжу — либо сам, либо через больницу…

— Как детишки?

— Мальчишек своих почти не вижу, а когда вижу… Знаешь, как трехлетний человечек смотрит в глаза?

— То есть?

— Он смотрит — как будто душу наизнанку выворачивает… Я их очень люблю, своих мальчишек, но бл…кая эта жизнь…

— Ладно, уже поздно, давай спать. Утро вечера мудренее…

— Но и в вечере что-то есть…

— И все-таки почему, Васёчек, ты решил, что у тебя с Мариной будет роман?

— Потому что я очень давно мечтал о ней, мечтал и встретил, а раз так, то обязательно что-то должно быть… Я в первый же вечер сказал, что давно люблю ее… А когда она улетела в Париж, написал ей песню… Завтра спою, сейчас глаза слипаются…

Мы замолчали. А я лежал и думал об услышанном, почему-то не придавая особого значения этой новости, ибо родилась она, насколько я мог понять, не до, а во время этого загула. А в такие периоды с Володей могло произойти все, что угодно, и прекращалось сразу же, как только прекращался и сам загул. Мне казалось, что и на сей раз с этой новоявленной любовью будет то же самое. Укрепил меня в этом предположении и довольно забавный эпизод.

На следующий день после дежурства по газете мне полагался выходной, и мы пошли бродить по Магадану. Я был в качестве гида, показывал районы, где когда-то находились лагеря, оставившие свои следы в перекошенных строениях барачного типа.

Проходя по центру города, мимо Главпочтамта, я сказал, что вот здесь получаю от него письма, которые он хоть и редко, но все же мне пишет…

— Васёчек, давай зайдем, — встрепенулся вдруг Володя.

— Зачем?

— Хочу позвонить Марине.

— Куда?

— В Париж.

— Ну и что ты ей скажешь? — продолжал допытываться я.

— Скажу, что люблю ее.

— Васёчек, она воспримет это как шутку. Почему же ты не позвонил ей из Москвы и не сказал об этом? Неужели для этого необходимо было прилетать в Магадан?

— Нет, ты не понимаешь, — пытался