Гость Иова - Жозе Кардозо Пирес

лицу.

— Есть такое намерение, — понизив голос, признается Анибал и снова бросает на товарища настороженный взгляд. — Я всегда найду там поддержку, у меня же сын в солдатах.

— От военных поддержки не жди. За время службы в армии я ничего не видел, кроме неприятностей.

— Охотно верю, однако теперь положение изменилось.

— Как же, держи карман шире, двое суток карцера за песенку, — возражает трактирщик.

— За песенку?!

— Представьте себе! За невинную песенку. Про девушку и про капитана, слышали?

— Куда вы ведете девушку,

Скажите, сеньор ка-пи-тан?

— Забрал я ее у родителей,

Веду же в свой батальон…

— Слышал, конечно, слышал, — улыбнулся Анибал. — Это старинная песенка, сочиненная еще в те времена, когда женщин пускали в казармы.

— Женщин?!

Крайнее удивление, прозвучавшее в голосе хозяина, заставило старого крестьянина опомниться. Не всем известно, что творилось в армии в прежние времена, а ему совсем не хочется прослыть лжецом. Лучше отложить истории про женщин в казармах до другого раза.

— Ну… Я просто хочу сказать, что куплеты эти очень старые, что написаны они много лет назад.

— Старые или новые, только из-за них я схлопотал двое суток ареста. Офицеры заставили меня пропеть ее несколько раз, и — что поделаешь! — я пропел. Сволочная песня… Каждому нашлось в ней место, никого не забыла: ни капитана, ни сержанта, ни полковника…

— Даже полковника?

— Ах, не впутывайте меня опять в историю! — И трактирщик тихонько замурлыкал:

— Куда вы ведете девушку,

Скажите, сеньор пол-ков-ник,

— Забрал я ее у родителей,

Веду же в свой питомник…

— Что правда, то правда, настоящие питомники устраивали, — бормочет Анибал, снова вспоминая маркитанток, они-то, уж без сомнения, в старину были приписаны к полкам и скорее, чем кто-либо другой, оказывали солдатам помощь и в военное, и в мирное время, занимаясь починкой одежды, стряпней и — самое важное — напоминая им, что они мужчины. — Что правда, то правда, — как зачарованный твердит старик.

Портела хранит молчание. Ему ни до чего нет дела, больше всего на свете ему охота поспать, но, видя, что солнце уже опускается над степью — а путь им предстоял неблизкий, — он поднимается с лавки.

— Погоди, — останавливает его старик. — Надо захватить с собой немного сушеных фиг, заморить червячка по дороге. Отпустите мне, пожалуйста, на десять тостанов фиг, будьте так добры.

Как только со всем покончено — с фигами, разговором и денежными расчетами, Портела, поправив на голове платок и нацепив берет, снова торопит старика уже в дверях таверны:

— Пошли?

— Одну минуту. Я дам черепахе напиться.

XV

— Жанико, тебе знакома песенка о похищенной девушке?

В ответ Портела не проронил ни звука; он молчал, встревоженный тем, что сумерки надвигаются так быстро. Он шел позади товарища, погруженный в свои мысли.

— Ты обратил внимание, как удивился трактирщик, когда услышал, что женщины прежде бывали в казармах? Так вот, чтобы ты знал, Жанико: они назывались маркитантками. В былые времена и не такое случалось.

Внезапно он почувствовал, что в него кто-то вцепился. Обернувшись, он увидел Портелу, который пытался удержать его:

— Послушайте, дядюшка Анибал.

Старик остановился.

— Вы все еще не выбросили из головы мысли побывать в Серкале́, и сдается мне, из-за этой вашей глупости мы здорово погорим. Погодите, дайте мне сказать. Представьте себе, что в Лавре мы находим работу. Что в таком случае вы станете делать?

Анибал задумчиво почесал затылок. Он размышлял, выгадывая время.

— Работу в Лавре? — повторил он, будто впервые в жизни слышал об этом, на самом же деле он все еще не придумал, что ответить Жоану. Вдруг он расхохотался прямо в лицо Портеле. — Работу в Лавре! Нет, слыхали вы что-нибудь подобное?! Работу в Лавре!

Жоан Портела стиснул зубы.

— Дядюшка Анибал, дядюшка Анибал! Выполняйте наш уговор, а не то вам плохо придется.

— Уговор? Это какой такой уговор? — Голос старика был совершенно спокоен, лишь чуть приметная добродушно-лукавая усмешка сквозила в нем.

— Разрази меня гром! — завопил его спутник, в бешенстве топая ногами.

Старик повернулся к Жоану спиной:

— Замолчи, Жанико. Постыдился бы, лучше замолчи.

Портела распалился еще пуще. Он отбросил в сторону палку, все отбросил и, сжав кулаки, загородил Анибалу дорогу.

— Вы приказываете мне замолчать? По какому праву вы приказываете мне замолчать? Отвечайте же, по какому праву?!

Уставившись в упор на изрытое морщинами лицо старика, он брызгал слюной, вне себя от ярости. Выкрикивал угрозу и плевал на землю, выкрикивал другую и опять плевал, охваченный неистовством.

— По какому праву? — И плевал. — По какому праву, а?! — И плевал вновь.

Он тряс старика за грудь, испепеляя его взглядом. А Анибал лишь улыбался. Однако стоило посмотреть на его улыбку: она походила на глубокий порез, на зияющую ножевую рапу.

«Замолчи!» — приказала Портеле эта улыбка, и жилистые кулаки вдруг обрушились на него, нанося удар за ударом.

— Убирайся в Лавре, убирайся на берега Тежо, убирайся хоть к черту в пекло, но не смей оскорблять меня. Я имею право на уважение, Жоан Портела! Я имею право на уважение, понимаешь?

Старик выпустил парня, тот стоял неподвижно, оцепенев от изумления, руки его безвольно повисли вдоль тела.

— Ну пошел, можешь отправляться на все четыре стороны. Убирайся с глаз долой, очень ты мне нужен!

Едва старик окончил свою тираду, Портела как подкошенный рухнул к его ногам. Он катался по земле, содрогаясь в конвульсиях, глаза вылезли из орбит, густая слюна текла изо рта. Дьяволы или бессильная ярость сотрясали это жалкое тело, и Анибал, опустившись на колени перед Жоаном, не в состоянии был их усмирить. Что же теперь делать?

В самом деле, что он мог теперь сделать? Если говорить начистоту, ничего или почти ничего. Старик обмахивал Жоана шляпой, свободной рукой расстегивая ворот рубашки и ослабляя веревку, повязанную вместо пояса.

Вокруг — ни одной живой души. По обеим сторонам дороги расстилалась безлюдная пустыня. Негде было даже достать воды — хоть капельку, много и не требовалось; он слышал, что при некоторых припадках вода не лечит, а убивает. Поэтому старик продолжал махать шляпой, пытаясь усилить приток воздуха к легким больного, и наклонился над ним, заслоняя от солнца своим телом. После, когда парню станет чуть полегче, он перенесет его туда, где ему смогут оказать помощь. Вероятнее всего, в таверну.

«Нет, — рассудил он немного погодя. — Вздор, я ни за что на свете не доберусь до таверны с такой тяжелой ношей. И потом это всего-навсего обморок.