Косовский одуванчик - Пуриша Джорджевич

– Сейчас я свободна, – говорит мне Раймонда, – и влюбиться могу в кого угодно. Посмотри, какой выбор – от Техаса до Непала. Следую твоему примеру: скольких ты водишь на поводке?

– Троих, – отвечаю.

– Как тебе это удается? – спрашивает Раймонда.

– Не отдаю им ни пизды, ни Сербии, этим и держу.

Раймонда поцеловала меня.

– Ты прелесть, Мария, не вздумай из При-штины сбежать, я тебя под свою защиту возьму.

– Как ты избавилась от Canada Press? Она что, опровергла свой материал, ну, про то убийство, что ты выдумала?

– Да, она собиралась дать опровержение, но – мертвые молчат…

– Вы что, убили ее?! – спрашиваю.

– Нет, Мики только пригрозил, и мы ее больше не видели.

– Теперь ты еще больше обязана Мики, – напомнила я.

– Я ему дала, но не Албанию, – с улыбкой ответила мне Раймонда.

– Вы тут полегче, – предупредил нас Мики. На маленькой сцене появился солдат, переодетый бедуином. Он продекламировал:

Господа генералы, офицеры, солдаты,Не корите вы бабу: ее голод заставилЭтим вечером в Приштине юбку задратьЗа горсточку баксов…

«Бар Кукри» сотрясался от аплодисментов и требований выпивки. На сцене опять появился французский капитан Жан-Мишель Мартин:

– Это были стихи французского поэта Бодлера, который, будучи предвестником агонии романтизма, написал дивные стихи о чернокожей девушке. Прошу вас, мисс Дорз!

На сцену вышла мисс Дорз, легко одетая, но с большим револьвером на ремешке через плечо. Одной рукой она поигрывала его рукояткой, и на ее черном лице грубо выделялись толстые губы, намалеванные белой помадой. Негритянка читала, прохаживаясь по сцене, будто подстерегая кого-то:

Я – негритянка. Но зато красива,Прекраснее небес, закрытых мглой ночною.Ну а в любви?В любви я – черный зверь,Прекрасная и мрачная заря меня встречает.И рассветет тогда, когда я прикажу.Пусть день придет,И счастлив будешь ты,Не потому, что ты со мною рядом,А потому, что жив еще, оставшийся со мной…Закуришь? Он хочет табаку!Нет, говорю я, черный зверь любвиСейчас ребенка будет тебе делать!

Мисс Дорз неожиданно прервала декламацию, замерев по команде смирно, и отдала честь. В дверях «Бара Кукри» появился генерал Уэсли Кларк. Публика замерла, приветствуя появление генерала, и я увидела, как Уэсли Кларк о чем-то беседует с Джоном. Потом генерал взял его под руку, и они, я сама видела, словно старые приятели, направились прямо к стойке – генерал и Джон. Я спряталась за кухонной дверью, успев переглянуться с Джоном, который только пожал плечами, не имея возможности, как мне показалось, оставить генерала Кларка. К ним помчался французский капитан Жан-Мишель Мартин. Отступив в кухню, я могла из ее глубин наблюдать, как генерал Кларк ласково разговаривает с Джоном, а затем передает ему какое-то письмо. Больше я Джона не видела, поскольку перед кухонной дверью, обеспечивая безопасность генерала, устроились трое громадных солдат, все черные, с надписью Militer Police на касках.

– Это надолго, – бросил мне Рекс. – Надо приготовить им на закуску какие-нибудь прелестные стишки. С кем это генерал разговаривает, игнорируя всех прочих?

– Сержант Джон, – говорю.

– Это для тебя и для меня сержант, – говорит повар Рекс, – а генералы так с сержантами не разговаривают!

Я хотела было сказать, что Джон – писатель, но тут сама начала описывать расставание с Джоном: меня ждал Скендер. А в маленьком доме с большим палисадником – капитан Гарольд. Ну что же, знать, – судьба! Взяла ломоть хлеба и, нервно жуя его, ощутила боль в сердце, но и решительность тоже. Чао, генерал! Чао, повар Рекс! Прощай, Джон! Я уже бегу к бывшей «Пицериа Хит-лери», сверкающей в ночи новым именем: «Пицериа Хилари».

Однако припомнила я не Клинтона, а Джона, и тут же его дружескую встречу с генералом Кларком. Сержант и генерал. Повар Рекс был прав – что-то объединяет Кларка и Джона. Может, Кларк послал его сюда как писателя, присвоив ему звание сержанта, чтобы он на собственной форме и шкуре почувствовал, что происходит в Косове через несколько недель после высадки КФОРа? Нет, Мария, погоди! Чего это ради Джон продемонстрировал тебе кассету с Норманом Мейлером и тем, другим, с их словами о безумии Клинтона и о том, что есть война, если это не противостояние двух армий? И разве Джон должен служить НАТО и генералу Кларку образцом поведения молодого писателя, размышляющего в романе о военной и гуманитарной миссии в Косове? А не для того ли Джон оказал мне невероятную любезность, решив показать в романе мое сербское лицо, чтобы с его помощью ненавязчиво рассказать о злодействах сербов в Косове? Наш еще ненаписанный маленький роман начинался совсем как в голливудских фильмах. Два героя, Джон и я, оба красивые и, как полагается в каждом добротном романе, сначала обманывают друг друга, после чего следует коронная сцена «может быть, в кровати». И в этой американо-сербской кровати рождается истина о том, что на самом деле происходит в Косово. Нет, Мария, погоди! Джон, по крайней мере, на первый взгляд, хорошо воспитан, умеет открывать бутылки с шампанским… И ни намека на желание споить меня, чтобы потом «попользоваться», как говорят сербы… Нет, ничего подобного Джон не продемонстрировал, он просто хотел помочь мне, и теперь я уверена, что я, заколебавшись после разговора с ним, все равно помогу капитану Гарольду, если не из любви, то из обязанности вернуть капитану подарок, сделанный его филиппикой в адрес немецкого генерала и бегств от полиции, а также лично подтвержденным решением бежать в Сербию, а не в Лондон… В Лондон, где у него жена и сын Оливер восьми лет… Не того ради он солгал мне, но если бы даже и сказал правду, когда мы спали в отеле «Гранд», я все равно была бы уже не та Мария, что на лугу, с овцами.

Теперь передо мной была не только «Пице-риа Хилари», теперь передо мной встала беззвездная ночь. Встал вопрос – чего я хочу от жизни? И не только от собственной жизни, потому что в нее вмешалась моя страна, чего я хочу от Сербии, чего, чего? В чем, в конце концов, мой интерес? Меня испугало то, что я ставлю себя на первый план, я осталась в Косове, чтобы стать свидетелем, свидетелем преступных бомбардировок, а теперь и натовской оккупации, которая на тарелочке преподнесла миллиону албанцев свою помощь в изгнании из Косова трехсот тысяч сербов. Но эта моя маска борьбы за правду и Сербию после встреч с капитаном Гарольдом, майором Шустером и сержантом Джоном все больше стала подчиняться телу, которое доставляло мне удовольствие, забавляясь любовью, которую я, как баскетбольный мяч, бросала то капитану Гарольду, то мимо майора Шустера сержанту Джону. Не решила ли я покончить с высокими идеалами? Я голову себе сломала в поисках ответа – быть ли мне такой, какая есть? Но за эти несколько дней я была и женщиной, и мужчиной, и испуганной, и почти влюбленной, вся в разобранном состоянии, и напрасно теперь пытаюсь отыскать хоть какой-нибудь пример из того, чему нас учили в универе, и прихожу к тому, как сказал бы не знаю какой философ, что следует «быть таким, какой ты есть». И сейчас все это так глупо выглядит в Косове, где нет ничего, кроме НАТО и девятнадцати стран, где нет никого, кроме трех миллионов людей и шестисот тысяч краденых автомобилей, кроме «апачей» в небе… Да зае-бись вся эта философия с ее словами «быть таким, какой ты есть»! Да, я уверена в том, что после Косова ни одна война не будет походить на это нападение НАТО и девятнадцати стран на нашу Сербию. Но я уверена, что генералы и политики из НАТО, которые выиграли это сражение, проиграют в истории со счетом сто – ноль. Потому что их предупреждали: Норман Мейлер, Дарио Фо, Хосе Са-рамаго, Ноам Хомски, Гор Видал, Тео Анге-лопулос, Петер Хандтке, Матия Бечкович, Милорад Павич, Маркес… Маркес? Маркес? Вспомнив Маркеса, я опять увидела генерала Кларка и Джона. Да, да, был очерк Маркеса про генерала Кларка! Где это было? В «Литературной газете»? Нет… Да, о генерале Кларке он написал в… Не знаю, но одну цитату из Маркеса о генерале Кларке я запомнила. Маркес был проездом в городе, в котором тот жил тогда. «Настолько великодушный человек, что в состоянии обнять и телеграфный столб; солдат, мечтающий заняться литературой; готовый ужасно рисковать, чтобы стать предтечей Третьей мировой войны».

* * *

«ИТАК, – сказала я себе перед „Пицериа Хилари“ и под небом без звезд, – итак, Мария – сказала я себе, – если генерал выпивает за стойкой с сержантом, тогда этот сержант… Тогда Джон его личный писарь или писатель нового романа, который сначала воспроизведет слова вроде Маркесовых, а потом убьет их или возьмет в плен».

Ну а чтобы меня не убили или не взяли в плен, я прислушалась к голосу тела: «Выпей виски у Скендера, уведи его, а потом отправь капитана Гарольда в Сербию, а сама, Мария, вернись в Косово, чтобы закончить роман с Джоном, а может, и майор Шустер простит тебя за ложь о похищенных родителях!»