Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как это «не бойтесь»? Как раз пусть трясется, антихрист фашистский! Я правду говорю, пусть трясется, глинковец проклятый!
— Подожди, Ондро, зачем кричать! — остановил его менее вспыльчивый Газуха и обернулся к Ондрейке: — Ежедневно утром и вечером вы должны являться к Сохору в жандармский участок, пока мы не решим, что с вами делать…
Стул жалобно заскрипел под Ондрейкой.
— Но ведь я, ведь я, — ломал он руки, — ведь мы все христиане, социалисты, если что-нибудь не так, мы должны прощать друг другу.
Потом он застонал, по его загорелым щекам покатились слезы, крупные, как горох. Он принялся твердить, что когда-то был социал-демократом, что всегда учитывал социальные вопросы, даже тогда, когда был глинковским комиссаром села.
За окном показались какие-то люди. Кто-то приставил к стене высокую лестницу. Газуха понял, что на здании сельского управления должны вывесить флаги и прикрепить громкоговоритель.
— Теперь нам некогда, — процедил он сквозь зубы и показал взглядом на Ондрейку, который, опустив голову, выходил из канцелярии.
Перед сельским управлением собралось много людей. На лестнице стоял Пашко и куском проволоки прикреплял флагшток с государственным чехословацким флагом.
Когда старый Приесол увидел в руках кривого Виталиша красный флаг, горячая волна радости ударила ему в горло, а в глазах заблестели слезы.
— Дай мне флаг, я его повешу, — попросил он Виталиша и начал карабкаться по лестнице.
Он был совсем седой, колени его дрожали; дрожали и его руки, когда он принимал флаг от Виталиша. Только глаза старика светились, как у молодого. Он вставил флагшток в железное кольцо над окном. Подул ветерок, развернул оба флага.
Ондро Сохор закашлялся. И у него стояли слезы в глазах. Потом он принялся поторапливать молодых людей, сколачивавших из досок трибуну перед сельским управлением, и тогда вспомнил, что его ждут в бывшем жандармском участке, где он вместе с Пудляком и Беньо должен принять оружие и архив. Перед воротами стоял жандарм с бело-сине-красной повязкой на рукаве; он доложил Сохору, что члены революционного национального комитета уже приняли архив.
Рассерженный Ондро взбежал наверх по темной лестнице, а войдя в кабинет начальника, увидел, что там все перевернуто вверх дном. Беньо складывал на диван винтовки и револьверы, Пудляк рылся в бумагах на столе. Сохор обрушился на них за то, что они его не подождали, он, как начальник милиции, должен был при этом присутствовать. Но Беньо ответил, что у них не хватило терпения, чего ждать, если он не пришел.
Беньо радовался, как маленький ребенок.
— Все в порядке, — сказал он, довольный. — Воз оружия и бумаг, — показал он рукой на стол. — Только мы, черт побери, чуть было не сгорели!
— Как это? — недовольным тоном спросил Сохор.
Пудляк покраснел, но потом рассмеялся и сказал:
— Ну, поставил я свечу туда, в угол, и бумажки три загорелись.
— Но мы и без пожарников справились, — ухмыльнулся Беньо, однако Сохор покачал головой и заворчал:
— Зачем со свечкой при свете? На кой черт?
— Так ведь без глаз остаться можно, — прервал его Пудляк. — Ведь надо все прочитать, а там, — показал он взглядом в угол, где лежал перевернутый стул, — темно, как в могиле.
Сохор заметил, что у Пудляка необычайно хорошее настроение. Мало когда он бывал улыбающимся и веселым, постоянно казался каким-то испуганным, боязливым.
«Нет, я был несправедлив к нему, вон он какой радостный сегодня, когда партизаны освобождают целый Липтов, а может быть, и другие районы Словакии», — подумал Сохор. Он еще раз посмотрел на Пудляка: тот насвистывал веселую мелодию, покачивая своей маленькой головой, как качается головка мака на ветру, и все время улыбался.
Они вышли из жандармского отделения и опечатали двери канцелярии. На площади стояло семь грузовых автомашин, из которых выскакивали партизаны и солдаты. На шапках у солдат были бело-сине-красные или только красные ленты. Их мундиры были сизыми от пыли.
Пучикова в белом халате стояла в грузовике, держа в руке бинт. Она перевязывала одному из партизан голову.
— Ведь это Феро Юраш! — воскликнул Сохор и поспешил к автомобилю. — Что с тобой? — закричал он.
Феро улыбнулся и лишь кротко склонил голову, чтобы Пучиковой было удобно перевязывать.
— Да так, ничего, в городе немцы засели в гостинице, они и не собираются капитулировать. Стреляли в нас из окон. Слегка поцарапало меня, — махнул он рукой. — Ерунда! Но здесь у нас раненый, — он показал рукой на грузовик, где над лежащим бойцом склонился доктор Главач, выслушивая его сердце.
Как раз в это время доктор выпрямился и вытер платком пот с лица.
— Пусть его отнесут в школу, — сказал он Пучиковой, — или нет, лучше к нам, в ординаторскую, — распорядился он, а потом тяжело, осторожно слез с грузовика.
— Фу, жара! — вздохнул он, а увидев Сохора, быстро подал ему руку и взволнованно сказал: — Видите, только началось, а уже надо лечить. Эх, лучше было бы еще немного подождать, пока фронт подойдет ближе…
— Чего там ждать! — оборвал его Сохор и мучительно закашлялся. — Если начали дело, надо и закончить, — добавил он, повышая голос.
Неожиданность восстания поразила доктора. Как член революционного национального комитета, он, конечно, знал, что готовится что-то, но не понимал до конца смысла всего этого. Восстание он считал преждевременным, поэтому и отказался выступить с речью, оправдываясь тем, что немного охрип.
Он был похож сейчас на ребенка, который видел, как из амбара валил дым, и который изумленно закричал только тогда, когда из-под крыши вырвалось пламя.
Около сельского управления собрались люди. На трибуне появились Газуха, Пудляк, Пашко, Беньо и старый Приесол. Газуха заявил, что Погорелая освобождена и власть в селе переходит к революционному национальному комитету, к которому граждане должны относиться с доверием.
Кто-то потянул доктора за рукав, и он оглянулся. Позади него стоял Эрвин Захар. Он подал доктору руку и фамильярно прошептал на ухо:
— Не напоминает ли это вам провозглашение словацкого государства, осуществленное в свое время Ондрейкой?
Доктор его одернул:
— Что за сравнение? Конечно, сделано это несколько преждевременно, но вообще-то все, включая и красный флаг, правильно.
Тем временем на трибуну поднялся Янко Приесол. За последний месяц он трижды выступал перед молодежью, и сейчас молодые снова воодушевленно аплодировали ему.
— Тоже мне герой! — ухмыльнулся Эрвин, но врач сжал его руку.
— Молчи, молчи, Эрвин, — шепнул он ему на ухо.
Газуха сделал рукой знак, чтобы люди утихли, а потом объявил:
— Теперь вам скажет кое-что Янко Приесол, наш дорогой земляк, прибывший из России, оттуда, откуда к нам идет свобода.
Толпа снова зааплодировала. Кривой Виталиш закричал:
— Ура-а!
Люди, как эхо, повторили его возглас. Янко Приесол подтянул ремень на мундире, вышел вперед и начал речь:
— Граждане! Я хочу вам лишь сказать, что партизаны, сыновья крестьян и рабочих, к которым примкнули многие солдаты, освободили Врутки, Мартин, Микулаш, Ружомберок, Зволен, Банску-Бистрицу, а также другие города и села. Восстание против немецких поработителей и их тисовских прислужников началось и продолжает расширяться…
С шумом подъехал грузовик. Эрвин оглянулся и увидел, как из него высадились человек двадцать, сопровождаемые вооруженными партизанами.
— Это привезли гардистов из города! — закричал кто-то.
— Наверное, их расстреляют, — добавил другой голос.
Эрвин узнал среди арестованных своего коллегу по университету, активного члена «Глинковской молодежи» Ренту, который недавно предлагал ему поехать в Братиславу.
«Идиот, — подумал Эрвин, — доигрался».
Потом он протолкался поближе к трибуне, чтобы лучше слышать своего товарища детства.
— Пока не все кончено, — воодушевленно говорил Янко. — Немцы еще захотят отомстить. Но мы будем сражаться за свободу, будем заодно с партизанами. Мы не одиноки. Вместе с нами сражаются и советские партизаны. Не забывайте, что нам на помощь идет Красная Армия. И еще об одном не забывайте, когда смотрите на это красное знамя: под этим знаменем еще перед войной боролись за хлеб рабочие и крестьяне Погорелой.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Всадник остановил коня перед коттеджем доктора Главача.
Черное, усеянное звездами небо освещала луна, высоко над горами гулко жужжали моторы самолетов. Из долины дул свежий ветерок, принося на улицы Погорелой аромат лесов и полей.
И конь, и всадник смотрели в ночное небо. Конь нервно грыз удила, втягивая воздух. Его расширившиеся ноздри дрожали. Встряхнув темной гривой, он принялся рыть копытом пыльную дорогу.
- Кроваво-красный снег - Ганс Киншерманн - О войне
- Луч во тьме - София Черняк - О войне
- Диктат Орла - Александр Романович Галиев - Историческая проза / Исторические приключения / О войне
- Пути-дороги - Борис Крамаренко - О войне
- Крымское зарево - Александр Александрович Тамоников - О войне
- Долгий путь - Хорхе Семпрун - О войне
- 10 храбрецов - Лада Вадимовна Митрошенкова - Биографии и Мемуары / Историческая проза / О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Щит дьявола - Лео Кесслер - О войне
- Я дрался на Пе-2: Хроники пикирующих бомбардировщиков - Артём Драбкин - О войне