Три сонета Шекспира - Лариса Захарова

Он достал из холодильника все, что нашел, главное — мед, побольше меда ей в чай, и чуть-чуть спирта… «По-настоящему надо бы ей этим спиртом растереть грудь и ноги», — подумал и испугался своей мысли — нет, он не посмеет.

— Как же у тебя мило, — она улыбалась, стоя в дверях кухни, закутанная в его широкий халат, длинные полы касались ее пяток. — Сюда можно сесть?

— Знаешь, — озабоченно нахмурился он, — пожалуй, тут немного дует с балкона. Пойдем в комнату. Я уложу тебя, под одеялом согреешься… Если ты схватишь насморк, я никогда себе не прощу.

— Да нет, я вроде не простудилась, — сказала она, присаживаясь на табуретку. — Смотри, уже светает… Посиди со мной. Выпьем чаю, а там видно будет, стоит ли вообще сегодня ложиться. Скоро пять.

— Да, — кивнул он, — скоро пять. И все-таки… — он пошел стелить постель. Никогда еще так не дрожали руки, никогда еще не казался ему таким неприлично громким шум накрахмаленного в прачечной белья. Почему все так непросто между ними? Почему им, взрослым людям, которые уже так близки, так уже нужны друг другу, не дается все по-обыкновенному, как у тысячи других? У тех, кто легко и открыто идет друг другу навстречу? Не потому ли, что судьба держит над ними дамоклов меч его грехов?

Какие красивые бутерброды она сумела сделать! Как уютно расставила на столе его дешевенькую чайную посуду! Он отвернулся, чтобы она не увидела, насколько он взволнован.

Чай они пили, словно тянули время. Потом она нерешительно смущенно глянула на него, поднялась.

— Ноги не держат… Прости.

— Я, пожалуй, сварю себе кофе… — он встал к ней спиной, нарочито суетливо завозился у плиты.

Он не успел залить в турочку кипяток, как услышал ее голос. И пошел к ней. Она забралась под одеяло, под теплый плед, как была, в халате. Рука лежала поверх пледа. Он подошел, присел на самый край тахты. Осторожно взял ее руку, поцеловал. Бережно, едва касаясь, провел ладонью по лицу и приник к ее плечу… Она погладила его волосы.

— Я не знаю, я не смею… Любимая…

— Мне солнце бьет в глаза, — тихо прошептала она, но не отпускала, ее пальцы скользили по его шее, по щеке… — Дорогой мой…

Он рванулся к окну. Обеими руками дернул друг к другу занавески и тут увидел, что из дома напротив выходит человек в джинсовой «варенке». Человек подошел к «Запорожцу» и, что-то быстро бросив на переднее сиденье, сел за руль.

XXVI

Николаев чуть поотстал, пока закрывал машину, пока раскланивался со знакомой директрисой гостиницы, случайно или намеренно, как ему потом показалось, преградившей ему путь. Но в номер к Любе она зашел минутами четырьмя позже…

Люба стояла против журнального столика, прижав руки к ушам, покачивалась, как китайский болванчик. Она не обернулась на его шаги, не шевельнулась, когда он подошел и положил руку ей на плечо. Глянул на журнальный столик и сам лишился дара речи. На нем лежали аккуратно разложенные фотографии: Николаев видел на них себя и Любу — вот они возле библиотеки, ночь, они садятся в его машину; вот они на пляже, и он низко склонился над ней, лежащей; вот он один выходит из ее номера; вот они на скамье возле гостиницы, он целует Любу в лоб; а это уже совсем интересно — как только умудрились снять? — фотографии сделаны сегодня рано утром: она в его халате, он в шортах и майке, можно сказать, полный интим, и последняя — он возле нее на постели за минуту до того, как она попросила задернуть шторы…

И тут как наяву Николаев увидел свое окно, выходящее в переулок, человека на противоположном тротуаре, того самого человека, который, садясь в светлый «Запорожец», бросил какую-то вещь на переднее сиденье. Нет, не бросил — положил. Конечно же, это была аппаратура, видимо, с очень хорошей оптикой. Очень хорошей… Николаев понял, кто был этот человек. Подобная аппаратура была в городе только у Анатолия Кишкина, оператора городского телевидения. Теперь вспомнился и его «Запорожец», машина у него была именно светлой окраски.

Николаев застонал сквозь зубы, кулаки непроизвольно сжались, кажется, он сильно надавил на плечо Любы, она поежилась.

— Прости… — сказал он, с трудом разжав сцепившиеся, как у бульдога в мертвой хватке, зубы.

Люба подняла на Феликса запавшие, утратившие блеск глаза.

Он сказал твердо:

— Сволочи. Убью. Собирайся! Неизвестно, какой будет следующий выпад… Где твои вещи?

Она не двинулась с места, смотрела на скомканные им фотографии.

— Это ты, ты сама, сожжешь вместе с негативами. Поняла? Ты должна быть уверена, что этой мерзости не осталось и следа, никто не сможет использовать ее против тебя. Я клянусь тебе, что так будет! Они никуда еще не успели отправить… Уверен! Сейчас едем в УВД. Я все сделаю сам. Ты поедешь в Москву. Там разберутся, наконец. Дело слишком далеко зашло. — Николаев теперь знал, что должен делать. Все, чтобы не бросить на нее, его любимую, никакой, ни малейшей тени…

— Какое море унижений… — заплакала она, опускаясь в кресло.

Он опустился рядом, на пол, охватил руками ее колени.

— Не плачь. Я заклинаю тебя, не плачь. Никто не должен видеть наших слез.

В управлении он отвел ее в приемную Осипенко — самого генерала не оказалось на месте, и Феликс подумал, что это к лучшему. Да и более безопасного места для капитана Виртанен он в целом Инске не знал. Из приемной позвонил к себе в Отдел вневедомственной охраны и попросил дежурного от его имени заказать билет на ближайший московский рейс — в 12.15. Посмотрел на часы, еще не было девяти. Стерва Разинская, уже, конечно, у себя. Но прежде…

XXVII

Адрес Кишкина ему мгновенно дали в адресном столе. Николаев долго звонил в дверь, уже отчаявшись, что упустил этого негодяя. Наконец дверь приоткрылась, замкнутая на цепочки. Высунулась голова с редкими бесцветными волосами.

— Открывайте! — властно приказал Николаев. — Милиция!

Кишкин что-то недоуменно пробормотал, позванивая цепочкой. Николаев толкнул дверь ногой и тут же схватил Кишкина за воротник.

— Негативы! Отпечатки! Все! Немедленно!

Редкие волосы на голове оператора приподнялись, как на кадре рисованного мультика. Он попятился, пытаясь освободиться, но Николаев схватил его еще крепче, с силой тряхнул за плечи.

— Кто тебя нанял, иуда? Кто?!

— Э… а… о… — заквохтал тот.

Феликс пинком вышиб его из узкого коридора в комнату. Огляделся. Никаких следов работы с фотоматериалами.

— Вы не имеете права, я буду жаловаться, — снизу вверх глядя в лицо Николаева, прошипел Кишкин.

— Еще что?! Хоть в ООН! Убью!

Свободной рукой Феликс достал пистолет.

— Быстро, где негативы? Где отпечатки? Где, ублюдок, камера?

— Не дам…

Николаев с размаху вогнал ему пистолет в рот.

— У-у-у… — застонал Кишкин.

— Негативы, мерзавец… Кто нанял, говори?!

— Скажу, — зашепелявил, — Наталья Валериановна…

— А, ну да, — прохрипел Николаев, — землячка же…

В паспортном столе, выясняя адрес, Николаев узнал, что Кишкин родом из совхоза «Цитрусовый».

— Чем она тебя взяла? Деньгами? Шантажом?

— Было, все было, — всхлипывал оператор, удерживая хлещущую изо рта кровь. — И деньги и другое…

— Где негативы?

Кишкин покачал головой:

— Нету… Отвез ей, прямо в исполком.

— Не врешь?

— Клянусь… Только уберите…

Николаев схватил оператора за шкирку, поставил его на ноги. Взял из письменного стола чистый лист бумаги. Положил на полированный обеденный стол. Припечатал лист ладонью.

— Пиши, что я продиктую.

— Вы не будете стрелять? — робко спросил Кишкин.

— Не буду, если напишешь… Пиши! — Николаев нажал на пистолет, чуть оцарапав желтоватую дряблую кожу у виска Кишкина.

Дрожащей рукой оператор взял ручку, вопросительно оглянулся.

— Пиши, — Николаев начал диктовать. — Я, Кишкин Анатолий Всеволодович, 1947 года рождения, был нанят Разинской Натальей Валериановной как фотограф с целью скомпрометировать капитана милиции Виртанен Любовь Карловну и подполковника милиции Николаева Феликса Николаевича. С этой целью я следил за ними, тайно фотографировал, подбирая ракурсы таким образом, чтобы опорочить звание офицера милиции, коммуниста, бросить тень на моральный облик Виртанен и Николаева.

— Не надо так быстро, — прошептал Кишкин, — я не успеваю…

— Щелкать успевал и сейчас поторапливайся… Дальше пиши: наблюдая за Николаевым и Виртанен, я сделал несколько снимков. Но не смог заметить, нет, лучше пиши так: и не заметил ничего предосудительного. Поэтому, чтобы Разинская, нанявшая меня, получила нужный ей результат моей работы, мной был произведен монтаж, фотомонтаж… Копии снимков и негативы я вручил Разинской… Пиши сегодняшнее число и время, когда встретились утром.

— Восемь пятнадцать.