Три сонета Шекспира - Лариса Захарова

XXII

Они почти не заметили, как подъехали к поселку.

Николаев уверенно повел машину по улицам Рыбачьего. Пастух гнал непроснувшихся коров. Отбившийся от стада теленок долго смотрел вслед машине.

Вскоре они остановились перед добротным домом, поросшим диким виноградом. Вокруг стояла утренняя тишина. Тихо пели птицы.

— Спят тут еще, должно быть, — проговорила Люба, приподнимаясь на цыпочки, чтобы заглянуть в высокое окно.

Николаев постучал в ставню.

— Чего надо? Кто там? — послышался недовольный голос Иванцовой.

— Я, Николаев, — отозвался подполковник.

— Ой! — истерически взвизгнула Надежда.

Николаев и Виртанен услышали ее поспешные тяжелые шаги, где-то там, со стороны огорода, резко скрипнула и захлопнулась дверь.

— Откройте, Надежда Васильевна! — крикнула Виртанен. — Откройте!

Распахнулось окно. Из-за тяжелой занавеси показалось красное, искаженное гримасой отчаяния лицо Иванцовой. Руки у нее ходили ходуном.

— Пусть он уйдет! Он пусть уйдет! — выпалила она, указывая на Николаева. — Уйдите, добром прошу, косу возьму, топор возьму!.. Приехал, чтобы все на меня свалить? Нет, не выйдет! Уйдите!..

Люба инстинктивно попятилась. Николаев крепко взял ее под локоть.

— Что с вами, Иванцова! Откройте дверь! Официальный допрос. Или вы предпочитаете, чтобы мы вас сейчас задержали? Препроводить вас в райотдел? Там будете разговаривать.

Женщина хлопнула ставнями, зарыдала в голос.

— Зачем ты с ней так резко? — укоризненно сказала Виртанен. — У вас же были вполне нормальные отношения…

Николаев хмуро промолчал. Ему нечего было ответить. Не мог же он признаться Любе, что теперь, после обыска у Иванцовых, он почти возненавидел Надежду, поняв, что она многое знает и его судьба вдруг так неожиданно оказалась в руках этой хитрой бабы, долго прикидывавшейся жалкой простушкой.

— Почему она не хочет с тобой говорить? — спросила Виртанен. — Что значит «свалить все на нее»?

— Сам не пойму…

Голос Иванцовой зазвучал рядом, глухо, видно, она стояла совсем близко к двери:

— Уйдите, Феликс Николаевич, видеть вас не могу. Всех вас не могу видеть! Ненавижу… Убийцы, подонки…

— У нее истерика, — понимающе сказала Виртанен. — Я попробую сама. Действительно, отойди, Феликс. Иди в машину.

— Ни за что. А если там еще кто-то есть?

— Отойди хотя бы в сторону, чтобы она не видела тебя. Надежда Васильевна, вы меня слышите?

— Да, — глухо донеслось из-за двери.

— Вскрылись некоторые новые обстоятельства. Мне необходимо в интересах следствия уточнить ряд фактов. Подполковник Николаев ушел.

— Какие еще факты?

— Кто такой Махмуд?

Иванцова молчала минуты две, только потом из-за двери донеслось:

— Вы, Любовь Карловна, идите к черной двери. Я выйду к вам.

— В доме еще кто-то… — предостерегающе сказал Николаев, когда Люба проходила мимо угла, где он затаился. Она только махнула на него рукой.

— Чего вы так испугались, кого? — спросила Виртанен с сожалением. — К чему эта истерика? Я третий день вас ищу. Зачем уехали из города? Ведь знали, знали, что я все равно должна поговорить с вами. Лучше ответьте, кто такой Махмуд?

— Дурак один… — отвернув лицо от Виртанен, проговорила Иванцова.

— Пристрастие вашего мужа к наркотикам началось до или после знакомства с Махмудом?

— Наверное, после.

— У вашего мужа часто появлялись деньги после встреч с Махмудом?

— Не учитывала. Вы, Любовь Карловна, моему покойнику дела не приклеете, из могилы в суд не потянете, все едино.

— В суд, и очень скоро, пойдет Махмуд. И пойдет под стражей. За сбыт наркотического сырья и готовых наркотиков. И в этом сбыте ему помогал ваш покойный супруг. Помогал, очевидно, небезвозмездно.

По изменившемуся лицу Иванцовой Виртанен поняла, что ее версия в общих чертах верна.

— В подполье вашей кухни, Надежда Васильевна, обнаружен канцелярский сейф.

Иванцова затравленно посмотрела на Виртанен. Люба специально резко изменила направление допроса. Ей нужна была реакция Надежды на известие об обыске. Да, испугалась не на шутку. Значит, следствие на верном пути.

— Мы нашли его пустым, — продолжала Виртанен. — Но у задней стенки застряли деньги. Пятьдесят рублей одной бумажкой. Не думаю, чтобы сейф и тщательно оборудованный тайник служили для хранения столь, в общем, незначительной суммы. Сколько там было и где эти деньги сейчас?

Лицо Иванцовой обвисло.

— Не знаю, — тупо ответила она.

— Откуда эти деньги брались, тоже не знаете?

И вдруг глаза этой тихони налились злобой, покраснели:

— Вы у Николаева Феликса Николаевича спросите, откуда Иванцов деньги в дом приносил! Он-то знает, да помалкивает, да вас за нос водит, хорошенький такой! — выпалила она с ненавистью.

— Вы не много берете на себя? — подавляя высокомерный тон, спросила Виртанен, а сама подумала: «Как смеет эта баба говорить такое, как язык у нее поворачивается?!!»

— Ну! — продолжала та. — Раз в год, а то и два муж куш закладывал в подполье — тысячу рублей! Большой куш — для нас большой, а для тех, кто ему отваливал, так, сдача…

— Когда последний раз муж принес деньги?

— Должен был восемнадцатого принести, да не принес. Может, ему не дали? А чтобы не просил — прирезали?

Люба взяла себя в руки.

— Давайте присядем, Надежда Васильевна, я буду записывать ваши показания. А вы мне спокойно и обстоятельно все поясните. Кто передавал вашему мужу деньги, за что?

— Помните, Любовь Карловна, вы все допытывались, кто шахеры-махеры в милиции покрывает? Он, Феликс Николаевич, и покрывает. Тоже можете в свой протокол внести. Коль у меня дома дело до обыска дошло, зачем же мне теперь молчать, легче не станет. А дальше ваше дело разбираться.

— Я сейчас приглашу подполковника Николаева. Вы повторите это при нем?

— А сколько хотите! Мне уже все равно. Это раньше я вас боялась, а теперь уже все без разницы…

— Хотите сказать, боялись, что обнаружится тайник?

— Вообще боялась, а теперь… без разницы. Зовите, зовите своего Николаева, — Иванцова скрестила руки на груди, поджала губы и победно посмотрела на Виртанен.

У Любы задрожали колени. Но она поднялась и вышла в сад. Николаев, как сторожевой пес, караулил на крыльце. Как ему сказать? Люба только молча кивнула, показывая, что он может зайти. Она внимательно контролировала реакцию Иванцовой и Николаева на встречу лицом к лицу.

Николаев был явно обескуражен, но смотрел невозмутимо, почти спокойно. Иванцова сразу спрятала горящие глаза — мука, неизбывное отчаяние появились в ее лице.

«И в этом страдании, — невольно сочувствуя ей, поняла Виртанен, — она готова клеветать, порочить… Бедная женщина, не ведает, что творит. Конечно, ей же очень страшно. Она спасается, как умеет… А по-честному, по-честному сил не хватает».

— Товарищ подполковник, — чеканно заговорила Виртанен, — только что Надежда Васильевна Иванцова заявила мне, что вы, Николаев Феликс Николаевич, знаете об источнике нетрудовых доходов покойного сержанта Иванцова.

— Нет, этого я не знал, не знаю и знать не могу, — спокойно произнес Николаев. В его лице появилось отчужденное презрительное выражение.

— Но ведь вы, вы, — сорвалась вдруг на крик Иванцова, — поменяли график дежурства! Дмитрий шестнадцатого должен был выходить, вышел восемнадцатого, когда его убили!

— Да, я изменил график на основании заявления вашего мужа и разрешающей резолюции Хрисанфова. Если я верно помню, у вас болел ребенок, сержант Иванцов просил освободить ему дневные часы. Вы, Надежда Васильевна, насколько мне не изменяет память, не брали бюллетень, который вам оплачивается только на восемьдесят процентов.

— Митя говорил другое, — голос Иванцовой задрожал. — Да, ребенок болел, верно. Но Митя говорил: восемнадцатого сам дежурит, я специально с ним договорился, я с ним потолкую: или — или…

— Что это значит? — остановила Виртанен Иванцову, обращаясь к Николаеву. — Какая альтернатива могла возникнуть?

— Скорее всего речь идет о жилищном вопросе, который Иванцов поднял, в нарушение всех инструкций настроив рацию на мой селектор. Об этом мы уже говорили с вами, Любовь Карловна. Никаких альтернатив Иванцов передо мной не выдвигал. — Николаев все так же спокойно говорил, с достоинством — он ведь сейчас говорил правду, не лукавил перед Любой. Как только Иванцов повел тогда речь об ордере, Николаев прервал связь, указав сержанту на недопустимость внеслужебных переговоров в эфире. «Видимо, доложив, что груз мандаринов прошел нормально, Иванцов имел намерение меня шантажировать, — думал Николаев сейчас, — но этой возможности я ему не дал. Хоть тут бог спас».

— Не-е-е-т! — ехидно закричала Иванцова. — Не-е-ет! — и грубо, хамски принялась «тыкать». — Ты знаешь, подполковник, о чем был разговор. Или квартиру давай, или Митя про все твои дела сообщит! Вот, Любовь Карловна, почему его убили, вот почему Николаев убийц покрывает! Мандаринчики…