Воспоминания - Великая Княгиня Мария Павловна

За свою долгую жизнь бабушка многое испытала: войны, революции, потери близких. Она была глубоко верующим человеком и переносила все терпеливо и смиренно. Находясь в Ильинском, она увлеченно помогала тете Элле по уходу за ранеными в госпитале, и их самозабвенная поглощенность этим богоугодным делом предоставляла Кристоферу, Дмитрию и мне возможность носиться как угорелым и озорничать. Чего только мы не вытворяли, а Кристофер был заводилой. Он подговорил нас проехаться на умышленно поврежденной коляске; к счастью, умная лошадь вовремя остановилась, а мы, грязные, в рваной одежде, но невредимые, хохотали до слез. Он устраивал розыгрыши, подшучивал над всеми, но беззлобно, а потому на него никто не обижался. Бабушка, которая обожала его, ласково выговаривала ему, а он притворно принимал покаянный вид или целовал ее, и все прощалось.

Следует признать, что и тетя Элла стала гораздо более терпимой по отношению к нам и многое нам прощала, а потому у нас установились довольно доверительные отношения. И все же я никогда не была с ней искренней. Я

чувствовала, что мы не сходимся с ней во взглядах. Я восхищалась ею, но не хотела быть на нее похожей. Мне казалось, что она отгораживается от жизни, а я хотела глубже узнать ее.

Ей не нравились мои манеры; она считала, что современным девушкам недостает той застенчивой робости, которая главным образом и придает очарование юным особам. По ее убеждению, меня следовало воспитывать так же, как это было принято во времена ее детства и юности. Она никак не хотела понять, что с той поры минуло много лет, и мы принадлежим к разным поколениям.

Я внешне подчинялась ее требованиям, выполняла ее пожелания, но в душе подсмеивалась над всем этим.

Даже в стиле одежды мне приходилось следовать ее вкусам. Когда мне еще не было пятнадцати, она заставила меня носить высокую прическу, как у австрийской эрцгерцогини времен ее молодости: волосы зачесаны назад, а длинная пепельная коса узлом уложена на затылке.

Несмотря на склонность к занятиям спортом, я отличалась неповоротливостью; тетя считала, что мне недостает грации.

Мой брат даже в подростковом возрасте не был неуклюж. Он всегда был хорошего сложения, стройным, изящным в движениях и к тому же более веселым и жизнерадостным, чем я. Тетя находилась под его обаянием, он вообще умел располагать к себе людей. Он более меня был склонен к озорству, дурачился, а я была не по возрасту задумчивой, во всем находила пищу для размышлений; тетя с укором поглядывала на меня.

Я действительно уже вышла из детства. Я наблюдала и подмечала все, что происходило вокруг, пыталась самостоятельно разобраться в сумятице своих мыслей и еще не вполне сформировавшихся представлений. Тетя боролась с этой моей склонностью, как и прежде дядя; он часто твердил нам, что для него мы всегда будем оставаться детьми. Тетя следовала тому же принципу. Она никогда не говорила с нами о семейных делах или о политике, не делилась своими планами и замыслами. Мы всегда о всем узнавали последними, обычно из разговоров окружавших нас лиц. Когда она наконец решалась посвятить нас во что либо и выяснялось, что мы уже в курсе этого, она бывала очень недовольна.

Неведение, в котором она держала нас, было частью ее воспитательной системы, но такое положение раздражало нас, подогревало наше любопытство, учило изворотливости. Мы очень хорошо знали, как угодить ей, а потому делали вид, что нам ничего не известно. Это позволяло поддерживать хорошие отношения, а ей было гарантировано спокойствие. Кроме того, нас забавляло, что, отправляя нас спать в девять вечера, она тешила себя мыслью, что мы так и будем оставаться розовощекими детьми, игривыми и простодушными.

2

Осенью мы вернулись в Николаевский дворец, где заняли новые апартаменты, обставленные согласно тетиным вкусам. Мне теперь были отведены две большие светлые комнаты. Из комнат Дмитрия открывался замечательный вид на Кремль и Москву.

Спальня тети Эллы скорее походила на монашескую келью, вся белая, увешанная иконами и образами. В углу было большое деревянное распятие, в котором хранилось то, что осталось от одежды дяди в день его гибели.

Не желая отложить попечение о раненых солдатах, она арендовала дом в городе близ Кремля и превратила его в госпиталь. Она продолжала навещать их. Я там почти не бывала. Мы с братом находили это ее самозабвенное пристрастие несколько смешным.

Политическая напряженность достигла тогда своего пика, положение в стране вызывало серьезное беспокойство. Повсюду происходили забастовки, бунты, беспорядки, надвигалась революция.

Манифест 17 октября, которым император даровал народу определенные свободы, учредил Думу, не был достаточным средством, чтобы остановить поднявшуюся бурю. Москву той осенью захлестнула волна помешательства. Одна за другой вспыхивали забастовки, и в один прекрасный день мы оказались полностью изолированными в Кремле, отрезанными от остального мира, под охраной солдат, чья лояльность вызывала сомнение.

Перестали работать все средства связи — почта, телеграф, телефон, а наш дом освещался лишь потому, что Кремль имел свою электрическую станцию. Нам недоставало провизии и воды. Ворота Кремля были закрыты. Вход на его территорию происходил только днем, да и то по пропускам. По вечерам в Кремле не зажигали освещения, в том числе и люстры в Николаевском дворце, а все лампы в комнатах были помещены под столы, чтобы снаружи свет не был виден.

Мы оказались осажденными в стенах древней крепости, а вокруг происходили мятежи. Поступали тревожные известия об угрозе ночного нападения, о планах революционеров проникнуть во дворец и взять нас, детей, в заложники.

Дом наводнили солдаты, у дверей стояла охрана, мы не могли выходить в город и гуляли лишь внутри кремлевских стен.

Тетя Элла сохраняла обычный озабоченный вид, она велела нам не бояться и разработала с генералом Леймингом план, как спрятать нас в случае опасности. Несколько раз она выезжала в город, пренебрегая мерами предосторожности, которые ее просил соблюдать полицмейстер. Однажды вечером ей потребовалось отправиться в госпиталь, чтобы присутствовать на срочной операции, и генерал Лейминг, хотя он не одобрял подобную опрометчивость, вынужден был сопровождать ее.

Обычно они ездили в экипаже, но в этот раз пошли пешком, чтобы не привлекать внимания. Думаю, она надеялась, что мы о том ничего не узнаем, однако мы случайно проведали и очень беспокоились. Мы ждали ее и не ложились спать.

Тетя Элла вернулась поздно. Поскольку она еще не обедала, то отправилась в столовую, где для нее был оставлен холодный ужин. Мы пришли к ней туда. Я была так возмущена, что негодование пересилило мою робость, и, поборов долголетнюю привычку держать язык за зубами, я выложила ей все, что думала.