Неверная - Айаан Хирси Али

все вокруг превращалось в настоящее приключение. Аддис-Абеба – зеленый, цветущий город, там часто идут дожди; сады имения казались нам огромными. Когда мы слишком надоедали охраннику, он сажал нас в старый каменный фонтан у ворот – там было очень глубоко, и мы не могли выбраться сами.

В здание заходили десятки мужчин в зеленой форме. Когда они отправлялись на границу, у них в руках были ружья. Но чаще всего это были раненые – их эвакуировали с фронта в госпитали, а теперь они шли на поправку после операций. Иногда они относились к нам тепло и даже возились с нами в пыли.

Через несколько недель мама вынесла во двор свою жаровню и стала готовить. Мимо проходили солдаты. Некоторые из них останавливались подождать, пока отец закончит свое ежевечернее выступление на радио Кулмис – благодаря этим передачам его голос стали узнавать все беженцы из Сомали. Иногда здесь проходили вечера поэзии, напоминавшие о традициях нашей родины. Мама готовила чапатти[10] и мясо, тушенное с травами, а мужчины читали стихотворные строки и сочиняли прекрасные ответы. Среди присутствующих был и Халиф Шейх Мохамуд – великий поэт современности, чьи произведения мама знала наизусть.

Так, видно, суждено Аллахом, чтоб Мачертен поглотили,

словно мед.

Подобно диким ягодам в долине До’аан, Мачертен

оборвали.

Голодные мужчины вгрызаются в тела, простертые

в пыли.

И плачут дети, вдовы – ограблены, оторваны от стад.

Все люди смертны и должны смириться с этим, так велит Аллах.

Но как смириться с торжеством тирана над истерзанным народом…

Сомалийские стихи – это плачи, они всегда печальны. После таких вечеров мама заметно смягчалась. Она рассказывала нам о детстве: о том, как в те времена в пустыне у костра великие поэты соревновались, читая все более и более величественные строки, пока наконец все не соглашались, что появился величайший из поэтов.

Конечно, большинство раненых понимали, что они далеко не великие поэты, и чувствовали, что их жизнь кончена. В них въелся запах поражения – тяжелый, затхлый, с примесью бессонницы, горечи и сигаретного дыма. Они постоянно ворчали, жаловались на Абделлахи Юсуфа, лидера ДФСС, который выбирал любимчиков и назначал на высокие должности родственников из своего субклана. Почти все, кто был не из Мачертен, ушли из-за Абделлахи Юсуфа. Но даже те, кто остался, продолжали ругать его.

Абделлахи Юсуф был Омар Махамуд, а мама всегда говорила, что мужчины из этого субклана вечно думают, что должны всеми управлять, но у них ничего не выходит. Конечно, мама сама была замужем за мужчиной Осман Махамуд, потому так и думала. Для сомалийцев все сосредоточено на их семье. Люди Осман Махамуд – высокомерны. Дхулбаханте – упрямые. Исак жуют кат.

Все дело вот в чем. Я – Осман Махамуд, потому что тринадцать поколений назад у меня был предок по имени Махамуд, у которого был сын Осман. На самом деле у Махамуда было трое сыновей – возможно, и больше, но только трое из них оказались сильны настолько, что смогли основать свои субкланы. Старший брат – Осман – был прирожденным воином и лидером, вот почему люди Осман Махамуд такие высокомерные. Они чувствуют, что рождены править. Младший сын – Иссе – был поэтом и пастухом, поэтому люди Иссе Махамуд, как моя бабушка по папиной линии, продолжают заниматься этим по сей день. А Омар был вечно недовольным средним сыном, вот почему у людей Омар Махамуд никогда ничего не выходит.

Недовольство не утихало. Из-за того что снабжением в ДФСС занимались неподходящие люди, оружия не хватало, обмундирование не успевали привезти вовремя. Солдаты, которые играли с нами, через неделю уже были мертвы. Шла настоящая бойня, сотни людей были покалечены или убиты. Вот о чем говорили мужчины, и мама слышала это, пока готовила. Папа всегда рассказывал о своей борьбе как о прекрасном подвиге, но мама понимала, что на самом деле вокруг царит смерть и хаос, а все ее мечты о независимости и свободе Сомали рассыпаются на глазах.

В доме почти не было сомалийских женщин, а мы были единственными детьми. Все остальные лидеры повстанческой армии отправили свои семьи в Кению, в семи сотнях миль к югу, где жило много сомалийцев. Так что маме приходилось воспитывать нас в окружении мужчин. Она ненавидела это.

Многие из них требовали, чтобы она готовила им чай, жевали кат и бросали огрызки где попало. Однажды мама застала нас с Хавейей с пустыми чашками в руках, мы изображали, что пьем чай, помахивая окурками и жуя старые листья кат.

– Я не могу растить дочерей в таком месте! – кричала она на отца. – Думаешь, они всегда будут детьми? Девочки не должны жить в бараках с мужчинами! Что ты творишь со своей семьей?

Нам с Хавейей было обидно, что жалкие крохи времени, которые Абех проводил с нами, уходят на ругань. Мне было невыносимо слышать, как родители ссорятся. Хотя папа никогда не поднимал руки на маму, иногда он очень сердился. Однажды мы увидели, как к дому подъехала «скорая помощь», и отец ворвался в нашу комнату, пылая гневом. Кто-то из его людей замахнулся на него во время спора, и тогда папа, избив его, сломал ему ногу.

Мама забеременела, но мальчик родился мертвым. Несколько недель она провела в больнице и вернулась оттуда молчаливой, грустной и неожиданно враждебной.

Через год после нашего переезда в Эфиопию отец решил, что мама права: нам будет лучше в Кении, рядом с другими семьями беженцев. Мама не хотела снова ехать в страну неверных, но последнее слово было за папой.

* * *

Вот как вышло, что к десяти годам я успела пожить при трех разных политических системах, которые никуда не годились. Полицейский режим в Могадишо морил население голодом, принуждая людей к покорности. Законы ислама в Саудовской Аравии ставили половину своих граждан в один ряд с бесправными животными, считая женщин недостойными внимания. А традиционная клановая система в Сомали помогала в трудную минуту, но приводила к взаимным подозрениям, интригам и жажде мести. Пройдет всего несколько лет, и клановая вражда обострится настолько, что в Сомали разразится одна из самых страшных гражданских войн на африканском континенте.

Но, конечно, тогда я всего этого не знала.

Глава 5. Тайные свидания, секс и запах сукумавики

В июле 1980 года мы прилетели в Найроби. Мама была категорически против переезда: мало того что кенийцы, как и эфиопы, были неверными, так они еще и выглядели иначе, чем