Неверная - Айаан Хирси Али

домывала последние тарелки, папа подошел ко мне.

– Это нечестно, но ставить грязную посуду в холодильник – не самая хорошая идея. Лучше просто скажи маме: «Я устала, домою все утром».

Папа был добрым, но порой он, казалось, совершенно не понимал мамино решительное намерение привить мне, как старшей дочери, ответственность и покорность.

Однажды в 1979 году папа пришел домой рано и сказал, что нас депортируют. Нам дали двадцать четыре часа на то, чтобы покинуть страну. Я до сих пор не знаю почему.

Вместо того чтобы идти в школу, мы стали паковать вещи. Мама страшно рассердилась на папу:

– Это все из-за тебя! Если бы ты заботился о своей семье как следует, такого бы не случилось. Ты доверяешь свои тайны кому попало.

Мы поехали в аэропорт. Папа сказал, что нам нужно сесть в первый же самолет, иначе саудовские полицейские схватят нас. Ближайший рейс был на Эфиопию, но мама потребовала, чтобы мы летели только в мусульманскую страну, так что нам пришлось отправиться в Судан. Всю дорогу мама смотрела в небо пустым взглядом.

Когда мы приземлились в Судане, нам запретили въезд в страну. Четыре дня мы провели в аэропорту Хартума, пока наконец не сели в другой самолет, который летел все-таки в Эфиопию, где жили страшные неверные. Но у нас не было выбора.

Глава 4. И плачут дети, вдовы

Первым пристанищем в Эфиопии для нас стал старинный особняк в самом центре столицы. Там были кресла, и это казалось роскошью после жизни на циновках, постеленных на пол. В доме был деревянный паркет, персидские ковры и, к нашему смущению, даже слуги, которые готовили и убирали. Тогда я впервые увидела сад, с живой изгородью, цветами, маленьким прудиком и садовником.

Думаю, особняк принадлежал правительству, и в нем селили уважаемых гостей. Ведь в Эфиопии папа был важной персоной. На встречи он ездил в автомобиле с водителем. Почти каждый день на первом этаже, в столовой, проходили собрания: большие черные мужчины много курили и кричали друг на друга, развалившись в позолоченных креслах.

По словам этих людей, беженцев из Сомали, обстановка у нас на родине накалялась. К оппозиционному движению моего отца, ДФСС, присоединялось все больше добровольцев. Люди, которым удалось перебраться за границу, не убегали, а готовились к борьбе. Они были готовы погибнуть, но отомстить Afwayne. Сиада Барре по-прежнему называли так – Большой Рот, огромная челюсть, пожиравшая людей.

В 1974 году в Эфиопии произошла революция, император Хайле Селассие был свержен. Власть в стране захватила группа солдат и младших офицеров, известная как Дерг. К ней принадлежал и жестокий Менгисту Хайле Мариам, ставший впоследствии президентом страны. Сиад Барре воспользовался этим моментом, чтобы напасть на спорный регион Огаден, который Эфиопия считала своим, но населяли его в основном сомалийцы из Огадена, субклана Дарод. Лидеры эфиопской революции обратились за помощью к Советскому Союзу, и тот отправил им серьезное подкрепление. Армии Сиада Барре пришлось отступить. Разумеется, правительство Эфиопии тогда оказывало поддержку и предоставляло убежище силам оппозиции – в том числе и папиному ДФСС, – противостоявшим Сиаду Барре.

В 1978 году, в тот самый день, когда мы отправились из Сомали в Саудовскую Аравию, против режима Сиада Барре поднялся мятеж, и возглавляли его офицеры из Мачертен, субклана моего отца. И в наказание Afwayne велел своим бойцам разорить земли Мачертен. Его бригады сжигали поселения, насиловали женщин, разрушали водохранилища. Тысячи людей погибли от голода и жажды. Правительство присвоило собственность Мачертен и объявило это коммунизмом. С каждым новым ударом Сиада Барре все больше беженцев стремилось пересечь границу с Эфиопией, чтобы там присоединиться к ДФСС и отомстить.

К тому времени, когда мы перебрались в Эфиопию, в распоряжении у ДФСС была уже целая армия с военной базой на границе, в Дирирдаве. Штаб-квартирой движения стал дом на окраине столицы, Аддис-Абебы. Его окружал длинный высокий забор с битым стеклом и колючей проволокой по верху, ворота были под охраной.

* * *

Абех отправил нас троих в школу, где обучение велось на амхарском. Мы знали только сомалийский и арабский, поэтому какое-то время для нас все снова было чужим и непонятным. Только когда я смогла хоть немного общаться с другими детьми, я совершила поразительное открытие: не все они были мусульманами. Они называли себя Kiristaan – христиане, что в Саудовской Аравии считалось страшным ругательством, означавшим «нечистых». В замешательстве я побежала к маме, и она подтвердила – эфиопцы были кафирами[9]. В самом звучании этого слова сквозило презрение. Они пили алкоголь и не мылись как подобает.

Эфиопские женщины носили юбки до колен и даже штаны. Они курили, прилюдно смеялись и смотрели мужчинам прямо в лицо. Детям разрешалось бегать, где им вздумается.

Еще эфиопы были намного беднее других народов, даже беднее, чем сомалийцы в Могадишо. Целые семьи прокаженных – дети с гноящимися глазами, в которых копошились мошки, и обрубками рук – клянчили у нас деньги по дороге в школу. Мне было тяжело проходить мимо них. Но самым страшным были пустые сероватые глаза слепого нищего на углу. Я всякий раз вздрагивала, когда оказывалась рядом с ним.

Однажды женщина, которая шла перед нами, просто расставила ноги, чуть присела и стала мочиться прямо на обочине дороги. Мама сморщилась от отвращения. Она презирала Эфиопию. Зато мне там очень нравилось, несмотря на попрошаек и грязь. Люди были добры и отзывчивы, учителя никого особо не наказывали. У меня наконец-то появились друзья. Нам не нужно было надевать головные платки или длинные покрывала, и впервые за долгие годы мы могли бегать. Мне не приходилось стирать или мыть посуду. Я чувствовала себя свободной.

Через несколько месяцев мы переехали на другой конец города, в штаб-квартиру ДФСС – дом за высоким забором. Не помню, чтобы нас об этом предупреждали: папин водитель просто забрал нас из школы и отвез туда. Наверно, это имение когда-то было роскошным отелем, с мраморной лестницей, балюстрадой и почти бесконечными коридорами, устланными коврами. Нам выделили две комнаты на первом этаже, с ванной и небольшой кухонькой.

Поначалу еду нам приносили из большой кухни. Когда папа был дома, повар-эфиоп пробовал каждое блюдо у нас на глазах, проверяя, нет ли там яда. Мы могли бегать по кухне и саду, но если нас ловил кто-то из офицеров, папа упрекал маму за то, что она плохо следит за нами.

Мама пыталась удержать нас дома, но хватало ее ненадолго. Вскоре все имение стало нашей площадкой для игр и открытий. Для нас