Загадки творчества Булата Окуджавы: глазами внимательного читателя - Евгений Шраговиц

В романе «Путешествие дилетантов», над которым он работал, когда писал песню, есть описание картины, напоминающей «Батальное полотно»[147], – на этой картине французский художник Горас Вернье запечатлел выезд императора Николая и его семьи верхом, во главе вечерней маскарадной процессии. Окуджава опирается здесь на реальную картину под названием «Царскосельская карусель», датированную 1843 годом[148] и, возможно, послужившую основой для некоторых изобразительных аспектов «Батального полотна», с которым эту картину сближает и «позднее катанье»; правда, на передней лошади не император, а императрица, зато в синей юбке и на «серой кобыле с карими глазами, с чёлкой вороною», а император рядом на вороной лошади. Кроме того, Окуджаве были доступны многочисленные гравюры, изображающие императора и его свиту, выставленные в музеях и приведённые в книгах по истории первой половины XIX века, которые он изучал, работая над своими историческими романами[149]. Например, в книге Шильдера «Александр Первый: его жизнь и царствование» приведена гравюра Бовине и Куше по оригиналу Свебаха под названием «Парад в Тильзите 28 июня 1807 года в присутствии императоров Александра 1 и Наполеона», на которой среди фигур первого плана император в голубом кафтане на серой лошади с карими глазами и чёлкой вороною и под красным чепраком, а позади свита обоих императоров[150]. Правда, этот император – Наполеон, а Александр 1 – рядом на вороном жеребце тоже под красным чепраком. Мы уже приводили слова Л. Геллера о том, что описание вымышленных картин «подчиняется либо нарративной, либо топической, но не живописной логике»[151]. Применяя «критерии Геллера» к тексту песни, можно заключить, что «…император в голубом кафтане./ Серая кобыла с карими глазами,/ с чёлкой вороною./ Красная попона…» представляет собой экфразу, последующий же текст, касающийся свиты, уже не содержит отчётливых визуальных образов (за исключением «блещущих эполет»), и поэтому его трудно связать с конкретной картиной, однако естественно рассматривать как некую вариацию темы «свита», поскольку свиты в том или ином составе присутствуют на многих картинах первой половины XIX-го века, изображающих события русской истории. Лаконичное «Сумерки. Природа. Флейты голос нервный./ Позднее катанье» соответствует сравнительной краткости стихотворения и может быть интерпретировано как экфраза картины Вернье, где действие происходит в сумерках. Таким образом, «Батальное полотно» представляет собой воображаемую картину, состоящую из элементов реальных картин.

Кроме того, первые две строфы «Батального полотна» немного похожи на описание мизансцены, когда для сведения постановщика или читателей автор поясняет, где и когда происходит действие, перечисляет участвующих в нём персонажей и их расположение в момент начала действия. «Сумерки» и «позднее катанье» – это часть описания времени и места действия и одновременно намёк на что-то, что близится к концу. Строка: «На передней лошади едет император/ в голубом кафтане» указывает на центральную, казалось бы, фигуру императора, но император не назван, а упомянут лишь цвет кафтана и масть лошади – вряд ли это случайность. Голубой – любимый цвет Окуджавы, всегда имеющий у него положительные ассоциации («Звёзды сыплются в густую траву…», «Живописцы», «Голубой шарик», «Голубой человек» и др.), а значит, можно предположить такие ассоциации и относительно императора. Правда, голубой мундир был зарезервирован для полиции (при Екатерине) и затем для жандармерии, но казачьи кафтаны тоже были голубого цвета, а император именно в кафтане – в казачьей форме. В красочном описании лошади привлекают внимание сразу два элемента: «красная попона» и «крылья за спиною, как перед войною». Попона – одеяло, которым лошадь покрывают для защиты от холода или мошкары; чтобы лошадь оседлать, попону нужно снять, а суконная или ковровая подстилка под седлом называется чепраком, или вальтрапом, то есть, по всей вероятности, Окуджава хотел сказать о красном чепраке. В этой же строке названы «крылья за спиною» – то ли метафора, то ли часть экипировки[152], хотя, скорее всего, многозначность эта преднамеренная, так как крылья и даже крылатые кони – один из любимых поэтических образов Окуджавы («Песенка о молодом гусаре», «Отъезд» и др.) – отсылают к балладе Жуковского, а стало быть, при любом истолковании «крыльев» соседство их с красной попоной, да ещё и с добавлением «как перед войною», создают запоминающийся образ и одновременно придают ему сказочную окраску. Описываемая далее свита состоит из генералов свиты и флигель-адъютантов – те и другие представлены достаточно многочисленными, хотя это противоречит приведённым в специальной литературе данным о составе и функциях свиты. В действительности, во время вечерней прогулки в свите императора не бывало многочисленных генералов свиты и флигель-адъютантов: уже в конце XVIII века эти должности перестают связываться с выполнением адъютантских обязанностей и превращаются в почётные звания; свитские звания давались параллельно воинским, а их обладатели, действующие генералы и офицеры, несли обычную службу и лишь примерно раз в два месяца, по расписанию, один день дежурили во дворце[153]. Этот групповой портрет свиты – своего рода обобщённый поэтический образ эпохи, призванный напомнить сразу об Отечественной войне (шрамы генералов) и о декабристах (офицерах-поэтах); и от такого обобщённого образа нельзя ожидать полной исторической точности, хотя дворцовый быт времен Александра I и Николая I Окуджава изучал и знал. В том случае, если автор выступает в роли зрителя, описывающего «полотно», нарисованное художником, читатель от него и не ожидает, что он полно и точно отразит в своём описании всё то, что присутствует на картине, и требования читателя к точности такого описания, естественно, снижаются. Возможно, что Окуджавой руководили и такого рода соображения, когда он назвал свою песню «полотном».

Из контекста ясно, что «флейты голос нервный» слышится в отдалении, так как флейта (вместе с барабаном и горном) – инструмент военной «шаговой музыки», а прогулка верхом не сопровождается игрой на флейте; при этом флейта – один из любимых инструментов Окуджавы, упоминаемый им в лирике и в прозе также и вне всякой связи с военной музыкой. Вообще, присутствие музыкальной темы и упоминание музыкальных инструментов в поэзии и даже в песне – не уникально[154], а для Окуджавы даже довольно характерно, как и придание упоминанию музыки словесной эмоциональной окраски[155]; притом «нервный голос» флейты, повторяемый дважды, а также поддержанный «звуками прежних клавесинов», придаёт тексту минорную и ностальгическую окраску, которая диссонирует с визуальной мажорной праздничностью кавалькады, и создаёт вместе с минорной музыкой самой песни полифонический эффект. Говоря о песенном характере текста, уместно отметить приём, использованный в описании свиты: внутренняя рифма[156] в дополнении к обычной концевой:

Вслед за императором едут генералы,генералы свиты,cлавою увиты, шрамами покрыты,только не убиты.Следом – дуэлянты, флигель-адъютанты.Блещут эполеты.Всё они красавцы, все они таланты,все они поэты.

При этом все внутренние и концевые рифмы – точные на протяжении всей строфы: «свиты– увиты– покрыты– убиты-дуэлянты– адъютанты– эполеты– таланты– поэты», что облегчает запоминание этих стихов и воспроизведение их в песне. Как отмечено Квятковским,[157] «внутренними рифмами увлекались поэты-символисты…», что ещё раз напоминает о связи поэзии Окуджавы с поэзией Серебряного века.

Концепция истории в «Батальном Полотне»

Следует отметить, что концепция истории в песне восходит к Пушкину. Вообще о влиянии Пушкина на Окуджаву упоминал и сам поэт[158], и критики[159]. При этом, впрочем, не уделялось особого внимания связи взглядов Пушкина и Окуджавы на историю. Сложившаяся у Пушкина концепция отражает изменения в его взглядах после декабрьского восстания 1825 года; именно в этот период, как отметил Ю. М. Лотман[160]: «…Пушкин настойчиво размышляет над проблемами истории. Романтической вере в героев, которые своими великими деяниями определяют ход истории…он противопоставляет взгляд на историю как на закономерный процесс… и подчеркивает смысл ее как накопления культурных ценностей, ведущего к обогащению и освобождению человеческой личности». Далее Лотман замечает, что «история воспринималась им (Пушкиным[161]) не как абстракция, не в качестве отвлечённой идеи, а как живая связь живых людей… – связь людей, живущих в одних и тех же родных местах, вырастающих и умирающих в одном доме…»[162]. Продолжая излагать взгляды Пушкина, Лотман пишет: «История проходит через Дом человека, через его частную жизнь…Поэтому Дом, родное гнездо получает для Пушкина особенно глубокий смысл. Это святилище человеческого достоинства и звено в цепи исторической жизни»[163]. Среди черновиков Пушкина есть стихи, отражающие эти взгляды[164]: