Эмансипированные женщины - Болеслав Прус

"Этого кутилу Норского природа щедро наделила здоровьем и красотой, хватило бы на добрый десяток таких, как мой Кайтусь, а впрочем, Кайтусь парень тоже ничего!"

Итак, пани Ляттер была во всех отношениях счастливой женщиной: все завидовали ее богатству, весу в обществе, пансиону, детям, даже глазам. А меж тем на лбу у нее все резче обозначалась загадочная морщина, все ниже нависало облако на лице, набегая неизвестно откуда, и глаза все пристальней смотрели куда-то мимо людей, словно силясь разглядеть что-то такое, чего не видят другие.

В эту минуту пани Ляттер расхаживает по своему кабинету, окна которого смотрят на Вислу. Октябрь на исходе; об этом говорит искрасна-желтый свет, которым солнце, прячась за Варшавой, окрасило дома Праги, трубы отдаленных фабрик и серые, подернутые мглою поля. Свет словно заразился от увядших листьев и сам увянул, или насытился рыжими парами локомотива, который в эту минуту мчится далеко за Прагу и исчезает вдали, увозя прочь каких-то людей, быть может, какие-то надежды. Безобразный свет, который напоминает о том, что октябрь уже на исходе, безобразный локомотив, который заставляет думать о том, что все в этом мире находится в непрерывном движении и исчезает для нас, чтобы показаться где-то другим.

Пани Ляттер бесшумно ступает по ковру кабинета, похожего на мужскую рабочую комнату. Иногда она смотрит в окна, где увядший свет напоминает ей о том, что уже конец октября, а порою бросает взгляд на дубовый письменный стол, где лежат большие счетные книги, над которыми склоняется бюст Сократа. Но изборожденный морщинами лоб мудреца не сулит ей ничего хорошего; она сжимает скрещенные на груди руки и ускоряет шаг, точно ей хочется поскорее наконец куда-то дойти. Глаза у нее блестят ярче, чем обыкновенно, губы еще больше сжимаются, и темнеет облако, которое не могут рассеять ни мысль о красоте детей, ни мысль о той доброй славе, которой она сама пользуется в обществе.

Стенные часы в приемной пробили половину пятого, большие английские часы в кабинете еще торжественней пробили половину пятого, и в дальних комнатах этот бой тоненько и торопливо подхватили какие-то часики. Пани Ляттер подошла к письменному столу и позвонила.

Шевельнулась темная портьера, дверь приемной тихо отворилась, и на пороге появился высокий слуга во фраке, с седыми бакенбардами.

- Станислав, в котором часу вы вручили письмо пану Згерскому?

- В первом часу, пани.

- Вы отдали письмо ему лично?

- В собственные руки, - ответил слуга.

- Можете идти. Если придет кто-нибудь из гостей, тотчас проводите его ко мне.

"Он заставляет меня ждать два с половиной часа, видно, я не могу на него рассчитывать", - подумала пани Ляттер.

"Конечно, - продолжала она размышлять, - он прекрасно понимает мое положение. До Нового года мне нужно семь тысяч шестьсот рублей, от приходящих учениц я получу две с половиной тысячи, за полный пансион мне заплатят самое большее полторы, итого четыре тысячи. А где остальные? Поступят после Нового года? Но тогда обнаружится, что доход, по сравнению с прошлыми годами, стал на четыре тысячи меньше. Нечего обманываться! У меня выбыло двадцать пансионерок и шесть приходящих учениц; в будущем году их не прибавится, никогда уже не прибавится. Чистого годового дохода остается самое большее тысяча рублей, этих денег хватило бы на одного человека, а нас трое... Что же делать? На покрытие маленького долга приходится занимать большую сумму денег, потом еще большую; когда-нибудь этому должен быть конец. Згерский без всяких стеснений открывает мне на это глаза, он не обманывается..."

Жизнь пани Ляттер была так наполнена цифрами, цифры так терзали ее воображенье, что куда бы она ни обратила взор, они всюду мерещились ей. Они распирали счетные книги, лежавшие на письменном столе, выскакивали из большой золоченой чернильницы, скользили по английским гравюрам, украшавшим стены кабинета. А сколько их таилось в тяжелых складках занавесей, сколько за стеклом резного книжного шкафа, сколько их копошилось в тени каждой портьеры - не счесть!

Чтобы отвлечься от их докучных роев, пани Ляттер остановилась посредине кабинета и, подняв голову, стала слушать, что делается наверху. Над ее кабинетом находилась гостиная, пансионерки принимали там посетителей; сейчас наверху сновали ученицы, значит, посетителей не было. Вот две старшеклассницы, взявшись, наверно, под руки, ровным шагом идут из дортуара в класс; вот пробегает маленькая первоклассница или второклассница; вот девочка ходит по кругу, вероятно, учит в гостиной урок; кто-то уронил книгу.

Но вот раздаются тяжелые широкие шаги - это панна Говард, лучшая учительница пансиона.

- Ах, эта Говард! - шепчет пани Ляттер. - Она принесла мне несчастье...

При появлении панны Говард ученицы разбегаются; в гостиную входит еще несколько человек. Одна девочка, другая, потом кто-то из старших. Панна Говард теперь уже торопливо семенит ногами, слышно, как передвигают стулья. Очевидно, пришел кто-то из посетителей.

"Уж не Малиновская ли, приятельница Говард, наведывается в мой пансион? - думает пани Ляттер. - От этих сумасшедших всего можно ждать! Есть у нее десять - пятнадцать тысяч, вот она и задумала открыть пансион, чтобы разорить меня. Разумеется, года через два прогорит, но ей кажется, что именно она призвана совершить переворот в воспитании девочек. Говард ей составит программу. Ха-ха! То-то будут довольны редакции, хоть на некоторое время Говард перестанет засыпать их своими статьями. Независимые женщины! Я не принадлежу к их числу, хоть на пустом месте создала пансион; теперь они станут учить меня независимости за те тринадцать тысяч, которые Малиновская хочет по указке Говард пустить на ветер..."

Стрелка английских часов медленно приближается к пяти, напоминая пани Ляттер, что наступает время вечернего приема. Она напоминает пани Ляттер и о том, сколько тысяч посетителей прошло уже через этот кабинет; все они чего-то требовали, о чем-то просили, спрашивали. Всем приходилось отвечать, давать советы, объяснения - и что же? Что осталось от всех этих тысяч советов, которые она дала другим? Ничего. Сегодня все возрастающий дефицит, а завтра, быть может, банкротство.

- Нет, я не сдамся! - прошептала пани Ляттер, хватаясь руками за голову. - Я не сдамся... Я не отдам моих детей, я ничего не отдам! Это неправда, что бывают безвыходные положения... Если в Варшаве слишком много пансионов, закроется не мой, а слабые.

Острый слух пани Ляттер уловил шорох в приемной. Вместо того чтобы позвонить, кто-то дважды нажал на ручку двери; лакей отворил, кто-то, вполголоса переговариваясь с ним, медленно стал раздеваться.

Пани Ляттер сделала гримасу, догадавшись по всему, что посетитель явился к ней по своему делу.

В дверях показались седые бакенбарды лакея.

- Там пан учитель, - шепотом сказал лакей.

Через минуту в кабинет вошел полный, среднего роста мужчина в черном сюртуке. Лицо у него было бледное, спокойный взгляд выражал добродушие, клочок волос на лысине, зачесанный к левому виску, темной прядью тянулся надо лбом. Посетитель ступал медленно, на ходу высоко поднимая колени; большой палец левой руки он заложил за лацкан сюртука; все, казалось, свидетельствовало о том, что этот тихий человек не отличается энергией.

Пани Ляттер стояла, скрестив на груди руки и вперив пылающий взгляд в его стеклянные глаза; но посетитель был настолько невозмутим, что не смешался под ее взглядом.

- Я, собственно... - заговорил он.

В эту минуту стенные часы в приемной, английские в гостиной и часики где-то в дальних комнатах на разные лады пробили пять часов.

Посетитель оборвал речь, словно не желая мешать часам, а когда они смолкли, снова начал:

- Я, собственно...

- Я все решила, - прервала его пани Ляттер. - У вас будет не шесть, а двенадцать уроков в неделю...

- Я чрезвычайно...

- Шесть уроков географии и шесть естествознания.

- Я чрезвычайно... - повторил посетитель, кивая головой и все еще держа за лацканом большой палец левой руки, что начало раздражать пани Ляттер.

- Это даст вам, - снова прервала его пани Ляттер, - сорок восемь рублей в месяц.

Посетитель умолк и быстро забарабанил пальцами по лацкану. Затем он устремил кроткий взгляд на нервное лицо пани Ляттер и произнес:

- Разве не по десять злотых за час?

- По рублю, - ответила начальница.

Раздался сильный звонок, кто-то с шумом вошел в приемную.

- Мой предшественник получал, кажется, по два рубля за час?

- Сейчас мы не в состоянии платить за эти предметы больше чем по рублю... В конце концов у нас три кандидата, - глядя на дверь, сказала пани Ляттер.

- Что ж, я согласен, - проговорил посетитель с прежним спокойствием. Но, быть может, тогда моя племянница...

- Если позволите, мы поговорим об этом завтра, - прервала его с поклоном начальница.

Посетитель, не выказав удивления, постоял минуту, собираясь с мыслями, затем кивнул головой и направился к двери. Уходя, он по-прежнему высоко поднимал колени и держал палец за лацканом сюртука.