Антери, сын Лапландии - Вейкко Хаакана

В конце лета в их местах появилась большая партия рабочих с моторными пилами и топорами. Они повалили наземь весь березняк и ивняк, росший по берегам реки, причем сделали это основательно, широкой полосой по обеим сторонам русла. Весь поваленный лес они собирали в большие кучи и так продолжали продвигаться к верховьям реки, откуда вплоть до поздней осени и начала зимы слышался удаляющийся стрекот моторных пил и прочие звуки работы. А когда начались осенние дожди, следом за первой партией рабочих пришла вторая. На спине у них были ранцы с металлической рамой, а в ранцах большие баллоны со сжиженным газом; через плечо, извиваясь, тянулись шланги с соплом, из которого с шипением вырывалось красное пламя. Рабочие, направляя пламя на кучи хвороста и деревьев, поджигали их. По обоим берегам реки, насколько хватал глаз, вздымались огромные языки пламени и столбы дыма. Темные осенние ночи озарялись призрачными багровыми отсветами этого полыхания. Весь пейзаж постоянно заволакивала завеса дыма, и капли дождя, пройдя сквозь нее при падении на землю, из чистых и прозрачных становились черными, с примесью сажи.

Это была последняя зима, которую Антери прожил в родном доме. Многие семьи уже выехали, и их дома стояли опустелые, но школа еще работала… Невеселая была это зима. На всем, что бы человек ни делал, лежала печать недолговечности и прощания. Люди перестали следить за порядком в домах и чистотой своего окружения, и кучи мусора и отбросов накапливались у наружных дверей. Но дедушка Антери все же стремился поддержать порядок.

— Зачем носить зря так далеко помои и мусор, — не раз говорила мать. — Ведь мы уедем отсюда, и все покроет вода.

— Кто хочет, пусть уезжает, — говорил дедушка. — Я не уеду, я уже сказал.

— А мне можно остаться с дедушкой? — спрашивал Антери.

— Нет. Ты уедешь с матерью и отцом, — отвечал дедушка. — Нельзя, чтобы у тебя прервались занятия в школе, ведь наша школа закрывается… Как знать, может, и мне придется тронуться с этого места, только я далеко не уеду. Не на весь же свет разольется вода, а здесь поблизости есть высокие горки и, на худой конец, даже сопки чуть подальше. Поселюсь там, как можно ближе к нашим местам. Этот дом построен моими руками, эти поля расчищены мною, и леса вокруг все мои, знакомые. Останусь здесь до конца своих дней.

— И мне хочется остаться, — твердил свое Антери со слезами на глазах.

— Сильные никогда не спрашивают, чего хочется слабым, — говорил дедушка. — Но ты можешь проведать меня в долгие летние каникулы, или на зимние рождественские каникулы, или на пасхальные. Во время пасхальных каникул наст обычно хорошо держит, и тогда легко идти на лыжах.

— Я приду, и не один раз, — говорил Антери.

— Ладно… Но ведро с мусором я, как и прежде, буду выносить на помойку, пусть даже никто другой не выносит, — говорил дедушка.

— И я тоже буду, — говорил Антери.

— Конечно, будешь. Ты сильный мальчик. Ну, а теперь займись уроками и еще усерднее помогай матери там, на новом месте, когда дедушки с вами не будет.

Глава вторая

Антери шел на лыжах к болоту Калтио. Он считал важным освоиться с окрестностями здесь, на новом месте, где они теперь жили. Никогда нельзя знать наперед, когда какие знания, умение или знакомство с каким-нибудь местом могут понадобиться человеку. Кто знает, может, на болоте Калтио вырастает по осени морошка и ее следует искать как раз на его окраинах. Это кое-что да значит, если ты сможешь послужить проводником матери или кому угодно, когда настанет пора собирать морошку.

Сейчас, в зимнее время, не было опасности заблудиться, так как лыжи прочерчивали на снегу верный обратный путь. Только сильный снегопад или вьюга могли уничтожить его, но сегодня этого не приходилось опасаться, потому что небо было безоблачное. Даже темнота не могла быть помехой. Длинные лесные лыжи сами собой будут влегать в лыжню. К тому же зимняя ночь в Лапландии никогда не бывает совершенно черной, если видны хотя бы звезды. А также северное сияние и луна…

Они оставили свой старый дом прошлой весной. Снег тогда уже таял. Большие реки скоро должны были разлиться, вода в водохранилище подняться, и они остались бы на острове, если бы не выехали, сказал отец.

И вот прибыл большой грузовик, и в него погрузили немногочисленную мебель, хозяйственные принадлежности, несколько узлов с одеждой, лыжи и велосипед, рабочий инструмент отца и учебники Антери. Собаку Сепи посадили в кабину вместе с матерью и Антери, а отец ехал позади на новом мопеде, который он купил для того, чтобы ездить на работу.

Но до этого отец продал дом и земельный участок электрокомпании, той, чьими силами сооружалось водохранилище. Точно так же были проданы две коровы и теленок — их домашний скот. У них осталась только Сепи, и это было хорошо. Лучшей птичьей собаки, чем Сепи, не было на свете, говорил отец. И Антери верил этому, ведь он знал, как много дичи принес отец домой в прошлую осень. Это были глухари, глухарки и тетерева. Были также и куропатки, но их Сепи не облаивала. Куропатки жили и передвигались на земле, они, конечно, могли и летать, но почти никогда не садились на дерево, где их можно было облаять; Антери знал это по рассказам отца и отчасти по собственному опыту. Но вот что было удивительно: это знала и сама Сепи и потому никогда не лаяла на куропаток. Когда ей удавалось учуять этих птиц по оставленным на земле следам или как-нибудь иначе, она не раскрывала пасти и не бросалась на них. Возможно, опыт научил ее, что это бесполезно, так как куропатки всегда успевали стать на крыло и улететь. Сепи просто оставалась на месте, глядела в ту сторону, где она чуяла стаю куропаток, и в крайнем случае лишь помахивала хвостом. По всему этому отец знал, что ему следует пойти посмотреть в том направлении, держа ружье наготове. Могло статься, он замечал этих окрашенных под цвет местности птиц, и тогда дело было ясное. Но могло статься и так, что он не видел их, сколько бы ни напрягал зрение, такую хорошую защитную окраску они имели. В таком случае охотнику следовало попытаться тихонько подкрасться поближе, все время держа ружье наготове, и, когда стая куропаток становилась на крыло, пустить им вслед дробовой заряд. Тогда обычно куропатка или две падали на землю, и Сепи получала в награду печень птицы, а охотник клал в свой рюкзак новую добычу.

Раза два или три Антери ходил вместе с отцом на охоту, и теперь, зимой, это были чудесные воспоминания… Отец мог уходить в лес только по воскресеньям, так как в остальные дни недели он работал. И у Антери тоже была своя работа — занятия в школе. Однако в какое-то воскресенье сентября или октября, когда мать еще спала, отец приходил будить Антери, как они уговаривались накануне. Их рюкзаки были уложены уже с вечера: несколько бутербродов, зажаренное матерью птичье мясо, сахар, кофе, закопченный охотничий кофейник отца, выдолбленные дедушкой деревянные чашки-куксы. Плащи на тот случай, если днем пойдет дождь.

Брезжило, солнце еще не вставало. Могло статься, над землей висел туман, но с восходом солнца он рассеивался… Сепи была готова. Она знала, о чем речь, видя у отца рюкзак на спине и ружье на плече. Она радостно лаяла, высоко подпрыгивала и вся дрожала от восторга.

Они дважды бродили в лесах, которые окружали их новый дом, и их тогдашняя добыча была не особенно велика — всего лишь две-три птицы за каждый раз. Но чудесно было вспоминать ту минуту, когда Сепи своим лаем возвестила, что нашла стоящую выстрела дичь, и они стали тихонько подкрадываться к ней. Двигаться надо было с осторожностью. Отец шел впереди с ружьем в руке, Антери за ним, ставя ногу в его след и в точности повторяя его движения.

Продвигаться вперед надо было под укрытием разлапистых елей, кустов, стволов деревьев, валунов и кочек. Но так, чтобы не сломалась ни хворостина, не шевельнулась ни ветка. Иногда приходилось подаваться назад и искать нового пути с другого места, так, чтобы что-то постоянно заслоняло приближающихся охотников от птицы, настороженно сидящей на дереве. На мало-мальски открытых местах надо было передвигаться пригнувшись или ползти медленно, совершенно беззвучно. И все время, не переставая, слышался лай Сепи.

Но вот наконец крадущийся впереди отец увидел мельком собаку. Возможно, это был закрученный хвост Сепи, ее стоящее торчмя ухо или какая-нибудь другая часть ее тела, возможно, черный кончик морды, указывающий на одно-единственное дерево среди множества деревьев. Во всяком случае, теперь по увиденному можно было решить, на каком дереве сидит птица. Если это темный, крупный глухарь, человеческий глаз скоро отыщет его. А если это глухарка или тетерка, которая вдобавок к своей замечательной защитной окраске еще и притаилась за стволом дерева или толстым суком, то увидеть ее необычайно трудно… Собственно говоря, уже по первым звукам лая Сепи отец узнавал, о какой птице идет дело. Он говорил, что Сепи по-разному облаивает глухаря, глухарку и тетерева. Антери пытался по слуху определить оттенки лая, но не мог уловить никакого различия.