Миф о другой Эвридике - Владимир Зенкин

– Насколько я знаю, – заметил Никишин, – самая эффективная в городе «горячая» телефонная линия психологической помощи задействована от вашей клиники. Как она называется?

– «Ты сможешь!» Да, и линия, и консультационные пункты, и выезды специалистов на дом, на места происшествий и опасных конфликтов. Это, так сказать, разовая, «аварийная» помощь. Но основное для нас – системная и нацеленная работа с людьми. Цель одна – восстановить их деформированное самоличностное ощущение. Возвратить им истинное, благое восприятие окружающего мира и себя в нём. Сказать иначе – мы лечим не столь больное сознание, сколь больную душу. А душа – понятие многотайностное.

– Какими методами? – с цепким интересом спросил Глеб Степанович. Но полуневзначай скользнул взглядом по настенным часам, напомнил, что интерес его заужен временем.

– Методы традиционные: общеукрепляющие процедуры, доверительные беседы, ролевые игры, в аккуратных пределах гипноз, обучение самогипнозу… то есть, методы, доступные любому квалифицированному психиатру или психологу. И методы особенные, извлечённые из особенных качеств некоторых наших сотрудников. У нас есть люди, обладающие удивительными способностями. Они могут общаться с пациентами на тонкочувственном уровне, умеют улавливать информотоки сознаний и подсознаний, отделить и погасить негативы, высвободить и оживить позитивы. Например, мой заместитель Рамин Халметов – талантливый, в этом смысле, человек; Лита Дванова, наш ведущий специалист – необыкновенная женщина. Некоторые другие…

У Невелова была привычка в длинных разговорах то и дело безнадобно снимать и надевать очки. Эта невинная процедура меняла его облик, его обличную энергию и укромно действовала на собеседников. Тяжёлая, тёмно янтарная оправа, притемнённые стёкла вкупе с его седеющей бородкой и усами на прочном, костистом лице, с отсеребрённой, но густой, не ладящей с расчёсками шевелюрой над библейским лбом, являли его во всём монолите собственного духа, неукротимой воли, в незыблемости своей правоты, в прохладной, сумрачной загадке глаз.

Когда же очки с переносицы низлагались на стол, глаза Невелова вдруг представали какими-то светленько-серенько-простенько-обычайними (первовременное заблужденье плохо вглядевшихся в Эдуарда Арсеьевича); аскетичность лица, кадыкатость шеи несколько подтачивали начальный монолитизм, обнаруживая возможность сомнений и душевных смут.

В общем и целом, пристальный собеседник Невелова неизбежно проникался (очки, надо полагать, были не единственной тому причиной) странным, тревожным обаянием его личности.

– Хочу привлечь ваше внимание, господа, к главному, неукоснительному принципу, который мы соблюдаем свято. Он выражен в названии нашей клиники. Это серьёзное слово. Если у человека есть надежда, то для него почти всё преодолимо. И никто не поможет человеку, осенённому надеждой, лучше, чем он сам. Нужно только убедить его в этом. Ещё плавнее: подвигнуть к тому, чтобы он сам себя убедил. Чтоб продрался сквозь тёмный завал собственных домыслов, отчаяний, обречений к спокойному горизонту. Мы не привносим в психику людей ничего извне, не строим в них новые личности. Мы очищаем и разбуживаем старые. Истинные. Могу вас уверить, иногда это очень непросто.

Вы, Глеб Степанович, хотели узнать о наших особых методах работы с пациентами, которые, кроме нас, вряд ли кто применяет.

– Именно, – согласился хозяин кабинета, сдержанно вздохнул, снова скосил взгляд на часы. Возможно, он слегка пожалел о своей любознательности, крадущей у него драгоценное время.

– И о вашей проблеме, конечно, – конкретизировал первозамовский вздох Никишин, – С которой вы пришли к нам.

– Да-да, разумеется… проблема… – энергично-торопливо, чуть торопливей надобного, закивал головой Невелов. Подняв со стола свои могучие очки, утвердил их на переносице. Продолжил уже солидно и ровно.

– Не то, чтобы проблема… Особый поворот, особый путь, возможно. Очень замысловатый. Но заманчивый. А дело вот в чём. Пригородный посёлок Рефинов; тот, что севернее городского лесопарка. Про рефиновскую воронку вы, наверное, слышали.

– Слышал не раз, но видеть не доводилось, – оживился первозам.

– Представьте, на безупречной, как стол, равнине – невесть откуда взявшийся выем окружностью с километр и глубиной метров тридцать. Воронка в земле в виде правильного усечённого конуса. Когда возникла она, никто не знает; жители посёлка утверждают, что она была всегда и не находят в ней ничего чрезвычайного. Как и равнина, она вся покрыта травой и мелким кустарником. Геологи, насколько мне известно, тоже не слишком ею озадачены: всего-навсего осел участок земной поверхности за счёт каких-то внутренних пустот. Но что-то уж очень ровно, очень аккуратно он осел. Может и впрямь осел…

Но главное даже не в самой воронке, а в том, что на её дне. Нагроможденье каменных глыб, самых разных по форме и по размеру.

Откуда взялись камни – тоже загадка. Обнажились отломы глубинных пород при опускании земной поверхности? Принесены невесть когда и оставлены на дне воронки? Чем или кем? Каким-нибудь медленным катаклизмом – ледником, к примеру? А ну как даже, чьей-то неведомой разумной силой? Хотя очень трудно вообразить технические устройства, способные перенести издалека – ведь в округе нет никаких признаков гор, никаких каменных залежей – глыбы, высотой в два-три человеческих роста. Еще трудней представить – зачем.

Словом, загадка воронки и её каменного содержимого ещё ждёт своего отгадчика. Но наш интерес не в этом. Свойство одной странной конструкции из этих камней – вот, что нас волнует.

Каменные глыбы, глубоко вросшие в землю, лежащие, как попало, образуют между собой расщелины и узкие проходы. Так вот, если пробраться через одну довольно тесную расщелину, можно попасть во внутреннюю полость. Она образована двумя огромными глыбами, почему-то выкрошенными изнутри и соединёнными меж собой. Возможно, это изначально была одна глыба, каким-то неведомым образом разделённая надвое. Обе части плотно прижаты друг к другу, в них находится полость. В основаниях глыб, вросших в землю, имеется проход в неё.

Неясно как, но полость получилась овальной формы, размерами… раза в два побольше вашего кабинета. Натуральная каменная пещера с очень неровной, грубо издолбленной внутренней поверхностью. Словно её вырубали кайлом. Или отбойным молотком.

– Вы считаете, что эта пещера искусственного происхождения? – усмехнулся Никишин.

– Откуда мне знать, я не специалист. Лично моё впечатленье, возможно, абсурдное: полость выдолблена в двух частях разделённой каменной глыбы, а части плотно соединены. Причём, выдолбленного материала, мелких осколков или щебня, там нет нигде: ни в полости – ни вокруг камней, ни в верхнем слое почвы. Значит, предположенье, что камень сам собою изнутри выкрошился тоже не очень правдоподобно. Вот такой парадокс.

– Насколько я просвещён, как бывший историк, – сказал первозам, – никаких следов древних развитых цивилизаций в наших местах не обнаружено. Редкие первообщинные племена, разве что.

– Племенам такие работы никак не под силу. Они и для современной техники – весьма и весьма.

– Ладно. Что для вас-то, для вашей клиники – в этих камнях?

– В этом всё дело, – заметно волнуясь, Невелов снял очки, положил на стол, потеребил пальцами короткую бородку, – Камни эти являются источниками каких-то тонких энергополей, воздействующих на психику человека. Внутри полости воздействие намного сильнее. Хотя никакие физические приборы эти поля не улавливают, обычные органы чувств – тоже. Поля эти действуют непосредственно на мозг человека, на его сознанье и подсознанье. И что самое удивительное – действует благотворно.

– Я знаю эту историю, – вмешался Никишин, аккуратные гимнастёрочные глаза его оживились, – У истории этой вполне радужное начало и не очень радужный конец. Семь лет тому? Когда не ошибся.

– Около семи. Не ошиблись, – более жёстко, более громко сказал Невелов, – С вашего позволения, – повернулся от Никишина к первозаму, – я расскажу её не с конца, а с начала. Некоторые жители Рефинова давно догадывались, что камни эти не просты. Кое-кто специально ходил к ним, чтобы утешиться в несчастьях, обрести душевный покой, разобраться со своими чувствами. Большинство же жителей относилось к ним без особого почтения: камни и камни себе, а всё остальное – домыслы легковерных. Дети изредка там бывали: заглядывали в расщелины, взбирались на верхушки валунов. Никаких особенных происшествий, ничего подозрительного.

Мой глубокочтимый предшественник, основатель клиники «Надежда», – потеплел, поторжественнел голос Невелова, – Ирвин Модестович Торн случайно узнал про рефиновскую воронку. Приехал, поговорил с рефиновцами, осмотрел камни, с помощью местных энтузиастов подкопал, расширил проход в пещеру, проник в неё. Через несколько дней привёз целую группу специалистов: геологов, геофизиков, радиологов, с соответствующей аппаратурой. Произвели массу замеров, сделали анализы состава камней, грунта, почвенных вод, воздуха, Бог весть, чего ещё… Результаты были очаровательны: радиоактивность – в допустимых пределах; геомагнитные поля – в норме; грунт как грунт, вода как вода; камни – заурядные базальты с вкраплениями доломита, кварца, слюды. Нигде никоих крамольных примесей, ни маломальских аномалий. Никакого вреда физическому здоровью человека – таковы были выводы специалистов. И – странная, но несомненная польза здоровью психическому. Здесь Ирвин Модестович был сам специалистом непревзойдённым и этот вывод он сделал сам со своими врачами. Правда, широкой огласке его предавать не спешил.