Сталин. Мой товарищ и наставник - Симон Тер-Петросян

Виссарион Джугашвили был хорошим сапожником. Одно то, что он смог выбиться из подмастерьев в мастера[6] на фабрике Адельханова[7], говорило о многом. У Адельханова работали знатоки своего дела, потому что платил он больше других. Возможно, если бы Виссарион остался у Адельханова, он поднялся бы и выше – до старшего мастера, но горийский армянин Барамов, приходившийся дальней родней моей матери, переманил Виссариона и еще нескольких адельхановских сапожников на свою новую фабрику в Гори. Барамов наобещал всем переманенным золотые горы, но на деле заработки у всех оказались много хуже, чем в Тифлисе. С горя Виссарион начал сильно пить и вымещать всю злобу на своей безответной жене. Будучи трезвым, он хвастался тем, что, будучи сыном простого виноградаря, в совершенстве освоил сапожное ремесло и выбился в мастера. Когда напивался, кричал о том, что его все обманывали – Барамов, Адельханов и даже родные отец с братом. Отец, по словам Виссариона, отдал все свои сбережения старшему сыну – Георгию, а ему самому не дал ничего. На полученные от отца деньги Георгий открыл духан где-то в Манглиси[8] и богател, а Виссарион пьянствовал и беднел. Как только Виссарион заводил речь об отце и брате, его несчастная жена Екатерина бежала прятаться к соседям. Якобы причиной порчи отношений Виссариона с отцом была его женитьба на Екатерине, которая отцу не нравилась. Жена и сын были ответчиками за все несчастья, которые происходили с Виссарионом. Иосиф был единственным ребенком в семье. Два его старших брата умерли в младенчестве.

Мой отец был не лучше, чем Виссарион Джугашвили. На людях он старался держать себя в руках, но дома превращался в дикого зверя – кричал, унижал, пускал в ход кулаки. Прислуга не соглашалась наниматься в наш дом за обычную плату, а просила двойную, потому что бешеный характер отца был известен всему городу. Отец невероятно гордился своей принадлежностью к образованному духовному роду, но в нем самом этой образованности не было ни на грош. Купить за рубль, продать за полтора и вдобавок обсчитать на рубль – вот и все его образование. Отца уязвляло то, что он, потомок священников, вынужден заниматься торговлей. В этом он видел ущерб своему достоинству. Предрассудок, но этот предрассудок очень дорого всем нам обходился. Чуть что, отец начинал упрекать мать, меня и сестер в том, что он «уронил свое достоинство» ради нас, то есть торгует, чтобы нас прокормить. Попрекать куском хлеба было любимым занятием моего отца. Надо сказать, что это был за «кусок хлеба». Все съестное в нашем доме делилось на две категории – для гостей и для домашних. Гостям – самое лучшее, домашним – что похуже. Во время отъездов отца на наш стол стараниями матери перепадало что-то из «гостевого довольствия». Вернувшись, отец обнаруживал «растрату» (у него все было подсчитано) и устраивал матери выволочку. Стоило представить, что последует за лишним куском алани[9], так этот кусок в горло не лез. Товарищи часто подшучивают над моей любовью к сладкому. Я на это всегда отвечаю: «Не наелся в детстве, приходится восполнять этот ущерб сейчас».

Не удивляйтесь, читатели мои, что я начал свой рассказ с мелких домашних дел, и не думайте, что я хочу пожаловаться на своего отца. Жаловаться не в моих привычках. Я начал свой рассказ именно так с двойной целью – хотел показать, что мы со Сталиным росли в схожей обстановке и что обстановка эта была такой, что в нас очень рано пробудились обостренное чувство справедливости, ненависть к произволу и угнетению и потребность защищать людей от произвола. Детство – это первый и очень важный этап формирования личности человека. Кто знает, кем бы я вырос, если бы отец баловал меня и потакал всем моим капризам? Возможно, я стал бы типичным представителем буржуазии. Незавидная участь!

Среди книг, которые я всегда вожу с собой, в моей маленькой «походной» библиотеке есть «Детство» Горького с надписью автора. Возможно, что потрясение, произведенное этой книгой, и побудило меня писать обо всем откровенно, ничего не приукрашивая и не упуская ничего важного.

Иосиф Джугашвили впервые прославился на весь Гори после случая с лавочником Васадзе. Дело было обычным для обывательской среды. Виссарион Джугашвили, к тому времени живший в Тифлисе, а в Гори к семье наведывавшийся лишь изредка, несколько раз брал в лавке Васадзе товары в долг. Взятое записывалось в особую книгу, где на каждого должника была выделена своя страница. В подтверждение должник расписывался или просто ставил крестик рядом с записью. Виссарион расписывался. Он был не просто грамотным, а, можно сказать, образованным человеком. Образование свое он получил самостоятельно, благодаря любви к чтению. К месту Виссарион мог прочесть стих из «Вэпхисткаосани»[10] или из Библии. Обширными были его познания и в грузинской истории.

В момент погашения долга лавочник на глазах у должника зачеркивал в книге то, за что уже было заплачено. Несколько раз, воспользовавшись тем, что Виссарион при уплате долгов был сильно пьян, Васадзе ничего не зачеркивал. Разве торгаш может не обмануть, если ему представится случай? Когда все обнаружилось, произошел скандал. Виссариона, громко доказывавшего свою правоту, забрали из лавки в участок. Екатерину, пришедшую усовестить его, Васадзе прилюдно оскорбил. Одиннадцатилетний Иосиф, увидев, что мать вернулась домой в слезах, отправился к Васадзе. Чем мог кончиться спор одиннадцатилетнего мальчика и сорокалетнего мужчины? Подзатыльниками и пинками, которые бы получил мальчик, вступившийся за мать и отца. Но вышло иначе. После разговора с Иосифом Васадзе отправился в участок и сказал, что он ошибся в расчетах и Виссарион ему ничего не должен. После этого он вместе с Виссарионом пришел к нему домой, чтобы помириться с Екатериной. Никто не знал, что произошло между Иосифом и Васадзе. Оба никому ничего не рассказывали. Весь город был заинтригован, поскольку признавать свою неправоту было совершенно не в характере Васадзе. Много лет спустя я вспомнил про этот случай и спросил у Сталина, что же тогда произошло. «Ничего особенного, – ответил он. – Я пообещал поджечь лавку, если Васадзе не исправит то, что он сделал. Васадзе понял, что я не шучу. Вот и все».

В детстве мы с Иосифом не дружили, мешала разница в возрасте, а просто знали друг друга. В Гори все друг друга знали, это общее свойство небольших кавказских городов. Затем наши пути на время разошлись. Иосиф поступил в духовное училище[11] и перестал участвовать в мальчишеских играх. Будущему священнику это было не к лицу. Окончив училище, он уехал в Тифлис, где поступил в семинарию. В детстве, когда видишь творящуюся кругом несправедливость, невольно становишься религиозным. Бог кажется воплощением высшей справедливости, заступником всех угнетенных и обездоленных. Я был очень религиозным мальчиком и даже пел в церковном хоре. Не по принуждению пел, а по собственной воле. Потом все изменилось, я стал материалистом, еще сам того не сознавая. Начал задавать на уроках Закона Божьего вопросы, от которых преподаватели приходили в ярость. В конце концов из-за этих вопросов меня исключили из училища, к огорчению моей несчастной матери. Мать моя была необразованной, но понимала значение образования и очень хотела, чтобы я стал образованным человеком – инженером или доктором.

Отец мой относился к образованию пренебрежительно. «Читая книги, капитал не наживешь», – говорил он. Одно время он сильно расстраивался из-за того, что Бог послал ему такого никудышного наследника, как я (других сыновей у отца не было). Меня не привлекал подсчет барышей в конторе и прочие «прелести» купеческого дела. Я мечтал о чем-то великом, грандиозном, хотел сделать для людей что-то такое, чтобы мое имя прославилось на века, хотел стать героем. Обычные мальчишеские мечты, не более того. Кумиры мои менялись как перчатки. То я восхищался Александром Македонским, то Наполеоном, то Гиго Читадзе[12]. Сейчас я должен признать, что Читадзе был единственным достойным человеком в этом ряду.

После того как меня исключили из училища[13], я задумался о военной карьере. Мне хотелось сражаться за освобождение моих соотечественников-армян, стонущих под турецким игом. В Гори у меня был единомышленник – Миша Паписов. Мишу не исключали из училища, поэтому он пошел в военные по прямой дороге, поступил в Тифлисское юнкерское училище[14]. У меня же не было другого выхода, кроме как идти в вольноопределяющиеся. Отец не возражал. Он к тому времени махнул на меня рукой и говорил, что из меня наследник, как из ишака скакун. Да и наследовать уже было нечего. Отец мой разбогател на поставках продовольствия и фуража для армии. При царском режиме это было очень прибыльное дело. Цены намеренно завышались, вместо хорошего товара поставляли всякую дрянь, а интенданты за взятки закрывали на все глаза. Всем было хорошо, кроме бедных солдат и лошадей, которых вместо хорошей еды кормили черт знает чем. Интенданты постоянно менялись. Кто-то, сделав состояние, благоразумно уходил сам, кого-то выгоняли с позором. С очередным подполковником отец не сумел найти общего языка, и поставщиком вместо него стал его конкурент купец Оганов. Отец разозлился и попытался отомстить Оганову. Способ мести у всех купцов был одинаковым – начать торговать по дешевым ценам, себе в убыток, лишь бы только переманить к себе всех клиентов конкурента и тем самым разорить его. Все зависело от того, у кого туже мошна. Отец думал, что у него, но оказалось, что у Оганова. В результате трехлетней борьбы мой отец из «уважаемого» купца, ворочающего большими делами, превратился в лавочника. С горя он начал пить, а от пьянства дела шли все хуже и хуже. Закономерное дело. От меня отец хотел лишь одного, чтобы я убрался куда подальше и не мозолил ему глаза. В армию так в армию, да хоть к самому черту. Отца заботила другая мысль – успеть выдать моих сестер замуж, пока он окончательно не разорился.