Собрание произведений. Шестидесятые. Том 1 - Михаил Жванецкий

церт, может, ты попробуешь что-нибудь свое?" И я про-

чел твой монолог, и его хорошо принимали, и он ска-

зал: "Мы включим тебя с этим монологом в избранное".

Я посылаю тебе программку, посмотри там в глубине».

И только тут я заметил, что держу во второй или в тре-

тьей руке программу, развернул — и сошел с ума…

          Что мне было делать на той куче угля, и каким же

я был, если б сказал своему начальнику Пупенко:

«Смотрите, вот программа Райкина, а вот моя фами-

лия». И я полез в трюм, где сломалась выгребальная

машина С-153, что выгребает уголь на просвет под

грейфер, и только слеза на пыльной щеке — благодар-

ность себе, судьбе, Кац-Карцеву-Кацу и сказочному

стечению обстоятельств.

          Как все евреи тянут друг друга, так Кац потащил

за собой Ильченко, который к тому времени уже что-

то возглавлял в пароходстве и уже приобрел первые

навыки в демагогии и безапелляционности. Если

б мы его не показали Райкину, он был бы замминист-

ра или зампредоблсовпросра или предзамтурбюро

«Карпаты» з пайкамы, з персональной черной, з хра-

пящим шофером в сдвинутом на глаза кепаре, вiн

кожний piк вiдпочивав бы в санатории ЦК «Лаванда»

у «люксе» з бабою, з дитямы, гуляв по вечерам до мо-

ря, по субботам напывавсь у компании таких же дун-

дуков, объединенных тайным знанием, что эта систе-

ма ни к херам не годится, и в любом состоянии решал

бы вопросы з населением. Находясь з ним в крайней

вражде.

          «Понаехали тут деревья защищать отовсюду, з Тур-

ции, з Израиля. Я им говорю: "Та хто ж те деревья хо-

тел рубать?" Поналетели защищать чи евреи, чи не ев-

реи, мне все равно. Я им: "Та хто ж их хотел рубать те

деревья, ну производим плановое прореживание буль-

вара, упорядочиваем вид з моря, з моря тоже ж кто-то

смотрит на город…" Поналиталы. Демократия. Вона,

выпустили на свою голову джинна».

          Так вот Ильченко волевым решением поменял сча-

стливую судьбу зампредминистра решающего на

жизнь артиста воплощающего, постепенно втянулся,

наладил связи и теперь его не застанешь и не найдешь,

и только за городом слышен его мощный голос: «Рабо-

тать надо, товарищи, ищите автора, перебирайте лите-

ратуру. С декабря начнем репетировать июльскую про-

грамму, усмешняйте, расставляйте акценты. Афорис-

тичнее, товарищи!»

          В обстановке счастливо складывающихся человече-

ских судеб я не мог тихо сидеть на угле (как говорила

англичанка: «У нас полиция на угле», я спросил: «Не-

ужели так допотопно?», потом оказалось — на углу, это

я на угле), и по огромному собственному желанию уво-

лившись, стартовал из одесского порта в Ленинград,

где в 1964 году стал счастливым и присоединился

к своим двум дружкам.

          Первый гонорар получил сразу в 1967 году, а до это-

го три года Роман залезал под кровать и там, в темноте,

в чемодане отсчитывал мне на питание десять рублей.

Маманя вся в слезах слала три рубля в письме-конверте.

Пешком через мост в Кунсткамеру обедать, ком-

плексно за пятьдесят копеек и, чтоб я света белого не

видел, у меня не было еще четырех копеек на троллей-

бус, отчего был сухим, мускулистым и смелым, как все,

у кого ничего нет.

          Друг и соавтор Лозовский, с которым я прибыл

в Ленинград занять место в высшем свете, неожиданно

проиграл свои деньги в преферанс и сошелся с попом,

жарил ему яичницу, пил с ним водку и отказывался за-

рабатывать каким-либо трудом кроме литературного.

А когда я услышал, как он весело проводит время за

шкафом, а я мучаюсь в святых поисках слова, я ему вы-

дал справку «разрешены все виды деятельности, кроме

умственной» и отправил в Одессу, где он снова стал та-

лантливым конструктором, о чем до сих пор вспомина-

ет в Израиле.

          А я переехал к артистам-миниатюристам на про-

спект Металлистов, хотя слово «переехал» сюда не

подходит. Вещей не было.

          Ильченко под свою фамилию и дворянское про-

шлое одолжил у Руфи Марковны Райкиной (Ромы)

тридцать рублей, но потерял их по дороге и задумчиво

наблюдал, как я размещаюсь. Потом наступил его теле-

фонный разговор с Одессой, с женой:

— Таня, ты деньги получила?

— Когда ты выслал?

— Нет, я спрашиваю: ты на работе деньги получила?

Вышли мне.

          Это были счастливые дни нашей жизни на проспек-

те Металлистов за кинотеатром «Титан», или «Гигант»,

или «Великан». Девочка Летуновская подарила нам

чайник. Хозяйка по-ленинградски пила вмертвую. То

есть начинала со скандала: «Где щетка? Я не вижу кас-

трюли…» — находила шкалик и засыпала.

          В 1966 году, после двух лет моего пребывания в Ле-

нинграде без копейки и работы, А. И. Р. сказал, что

в спектакле Музы Павловой они будут делать мое отде-

ление. Оценив это обещание, я пытался уехать. Мне по-

советовали поговорить с Руфью Марковной, и в 1967-м

я получил свой первый гонорар в пятьсот рублей, номер

в гостинице «Астория», стол в ресторане и премьеру

«Светофора» в ноябре. Я стал знатен и богат, что немед-

ленно сказалось на характере.

          А!.. Эти одинокие выступления… эти попытки ре-

петировать что-то с друзьями. Эти попытки что-то до-

казать. И первая публика. И первый успех. И с поце-

луями и любовными клятвами был уволен из театра

в 1969 году навсегда! Как сказал А.И.Р.: «Отрезанный

ломоть!» Все, эпизод снят!

          Рома с Витей уволились тоже. Вот тут прошу запом-

нить — их никто не увольнял, наоборот, их пытались

удержать всеми методами. Витя напечатал заявление на

машинке, чем привел шефа в ярость.

          В голове вертится фраза: «Партия вам не проход-

ной двор! На каком основании вы сочли возможным

прорваться на трибуну высшего военно-политичес-

кого, ордена Боевого Красного Знамени, общевой-

скового, ордена "Знак Почета" Ленинградского Выс-

шего государственного мюзик-холла?!!»

          В 1970-м мы стартовали. Второй раз за жизнь. Вер-

нулись в Одессу, где тоже не были нам рады, но нам

здорово помогла холера 1970 года. Из всех холер самая

прогрессивная. Режиссер Левитин, гремя жестью, уе-

хал с криком «Жду в Москве!», секретарь обкома Ли-

дия Всеволодовна Гладкая переменилась в лице — я ее

догнал на улице:

— Спектакль не принят?

— Принят, принят, играйте что хотите.

          Такую свободу и изобилие я видел только в день

смерти Леонида Ильича, когда была оцеплена Москва

и продавцы зазывали в магазины. И в районе радиации.

То есть жизнь показывала, что есть несчастья большие,

чем плановое хозяйство, и мы повеселились!

          Обсервация на т/х «Таджикистан», полные бары

подозреваемых в скорой смерти, музыка и лучшее, что

есть в глуши, — беспорядочные связи (зачеркнуто),

знакомства (зачеркнуто), дружба (зачеркнуто), любовь

(зачеркнуто), контакты (зачеркнуто), счастье (зачерк-

нуто).

          Первый выезд в Ростовскую область. Первые гаст-

роли. Автобус Фурцевой — фурцевоз, село Жирновка.

— Эй!

— Чего?

— Артисты приехали.

— Какие еще артисты, ёлкин дуб?

— Да вот эти, что на афише…

— А, эти? Так у нас не захотели, езжайте в Белую

Калитву, может, там захотят.

          Так мы ехали по деревням, и никого. Не захотели!

Но мы в Ростове перед отъездом записали на телевиде-

нии «Авас», вернулись в Ростов — директор филармо-

нии подозрительно смотрит, еще просит остаться. Сту-

лья ставят. Из обкома звонят.

          Аншлаг!

          Отныне мы влюбились в это слово, в это состояние.

Пусть говорит, кто хочет, пусть неполноценно хнычут

о массовом, не массовом, если ты вышел на сцену и произ-

носишь монолог, постарайся, чтоб в зале кто-то был. Даже

политиков это тревожит, а уж театр обязан иметь успех.

          Раб начинает так: «Они виноваты в том, что я…»

…Свободный: «Я виноват, в том, что я…» Кровью, потом

и слезами полита дорога к аншлагу и стоит он, недол-

гий, на крови, поте. Да здравствует наша страна — по-

кровительница всех муз. Да здравствует партия — по-

кровительница страны, покровительница всех муз.

— Товарищи, товарищи, здесь режимная зона… Мало

ли что… Мало ли что… Прошу… Прошу…

— Михаил, о чем мне писать, как вы думаете? Я хо-

чу узнать, что сейчас волнует молодежь, я изучаю их