Рыцарь и его принцесса (СИ) - Дементьева Марина

*Риаг — клановый вождь, управляющий туатом.

*Ард-риаг — верховный вождь и военачальник, осуществляющий контроль над риагами, которые также объединялись под его началом в случае войны.

2

По мере того, как я взрослела, мой мир всё более терял в размерах; и то, что оставалось за его пределами, подёргивалось дымкой недосягаемости, пока, наконец, словно переставало существовать вовсе. Точно волшебник сжимал его границы: сперва до черты солнечного редколесья за пашнями, затем до замковых ворот и, наконец, до дверей моей опочивальни и нескольких примыкающих к ней помещений. Но в том не было ничего сказочного. Для этого хватило земной и понятной власти отца.

… Спустя ещё четыре года отец посулит талантливому мастеру-кузнецу щедрую плату за изготовление особого замк`а. Умелец преподнёс мудрёное устройство в дар: поостерёгся просить награды за труды. В народе силён был страх перед ард-риагом Остином.

Отец приказал навесить тот замок на двери моей опочивальни… Уходя, он запирал дверь — снаружи. Его визиты я угадывала, как узница — приход тюремщика, — по скрежету проворачиваемого ключа. Замок исправно смазывали маслом, но я отчётливо слышала, как приходят в движение внутренности хитрого механизма. Но, может статься, и убедила себя в этом, обладая своенравным воображением, каковое, впрочем, немало скрашивало моё заточение. А, может, и нет, ведь слух у меня и впрямь тонкий…

Нет, я не стала героиней злой сказки о мучимой жестоким родителем дочери.

Со мною сбылось иное предание, но про то позже. Всему свой черёд.

А пока советники убедили отца ввести в дом молодую супругу, с тем чтобы она подарила ард-риагу сына — и наследника. Ведь я, женщина, была годна лишь на то, чтоб укрепить связь между туатами, издревле и поныне пребывающими во вражде и порою не могущими объединиться даже перед лицом общего врага.

Вышли сроки — установленные и мыслимые, — отданные на откуп скорби. Даже и враги не упрекнули б отца в неверности умершей жене. Десять лет и девять зим минуло с того дня, как тело её обрело последний приют в святой земле ближайшей обители.

Говорят, отец обнимал мёртвую жену и кричал монахам, что не позволит им отнять у него Гвинейру, замуровать её под плитой, во мраке и холоде…

Говорят, отец обезумел от горя…

Никого не узнавая, он грозил спутникам, устрашённым, столпившимся поодаль монахам… Даже небу. И был способен убить любого — ни за что, только чтоб выплеснуть хоть малую толику боли.

Лишь отмеченному сединами и святостью настоятелю — единственному, кто нашёл в себе мужество приблизиться к ард-риагу, долгими уговорами удалось убедить отца, что Гвинейра более не его, что тело её принадлежит земле, а душа — Господу.

Говорят, отец любил мою мать любовью безумной, разрушительной. Любовью, которой мужчине не подобает любить ни единую женщину…

Отец согласился с разумными доводами ближников. Кажется, даже почти охотно… Возможно, в тот день его ещё не оставила надежда обрести пусть бледное, но подобие Гвинейры… Красивая, молодая, и не важно ни родство, ни выгоды — никто не навяжет, его выбор. Пусть не столь сильно любимая, о разумеется, нет, — на это он рассчитывать не мог. Для второй такой любви земной жизни мало.

Возможно, тогда он ещё не знал, что никто и никогда не заменит ему Гвинейру, и ей суждено остаться единственной женщиной в его судьбе, остальные лишь призраками пройдут по краю его жизни…

Итак, отец согласился… Спустя малый срок Блодвен вошла в наш дом надменной хозяйкой.

И с переменами пришло осознание, что прежняя моя жизнь была не так уж плоха.

Матушка позаботилась о том, чтоб мне не стало житья.

* * *

По первости она ещё сдерживала неприязнь к ребёнку мужа от первой жены. Даже пыталась сделать вид, будто желает заменить мне мать: ласкала, щебетала со мною о милых пустяках, делала подарки.

Но руки её были холодны, слова исходили от ума, а не от сердца… дорогие подарки не приносили радости и занимали внимание не дольше, чем того требовала вежливость.

Блодвен лелеяла меня, а сама зорко подмечала, как отнесётся к тому отец.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Как я говорила, он нечасто обращал на меня внимание. Но когда всё же вспоминал о дочери и видел рядом Блодвен в качестве любящей матери, молчал, но весь вид его изобличал недовольство.

Так, довольно скоро Блодвен решила, что ард-риагу нет дела до нелюбимой дочери, а значит, не стоит и тратить время, пытаясь понравиться мне, этим она не заслужит одобрения супруга.

Мачеха не сумела проникнуть в суть отношения отца ко мне. Нельзя винить её в этом, ошибались люди и более проницательные, знавшие нас больший срок.

В самом деле, несложно было обмануться. Трудно было ожидать от кого-нибудь подобного знания…

Так, прекратился поток объятий, ласковых слов и дорогих безделок. Какое-то время Блодвен держала себя холодно и всего-то не замечала опальную падчерицу — уже не дочь. К подобному обращению мне было не привыкать, перемены скорее порадовали, избавив от неприятного общества Блодвен и необходимости притворяться счастливой родством с нею.

Год спустя отношение её ко мне переменилось — не в лучшую сторону, и с каждым месяцем становилось всё хуже. Немало способствовало тому одно крайне неприятное для Блодвен обстоятельство, по сути, сводящее на нет смысл заключённого отцом союза.

Мачеха страшилась мужниного гнева, грозящего — кто знает? монастырским постригом, ссылкой, позорным возвращением к отцу. Страх, как то случается у подобных ей натур, выливался в гнев, который она обращала на слуг и на меня — единственного ребёнка ард-риага.

Возможно, из-за её отношения, мачеха никогда не казалась мне красивой — столь холодно было её лицо, но те, кто знал матушку, говорили, что вторая жена ард-риага почти столь же красива, как Гвинейра. Замечание это, это роковое "почти" приводили мачеху в бешенство. Так как матушка была давно неуязвима для ненависти, вся она изливалась на меня.

Блодвен по-прежнему радовала отцов взор холодной своей красотой, да тешила гордость тем, что принадлежит ему. Чрево её оставалось бесплодным.

Причину её ненависти ко мне несложно объяснить. Я являла собою самое зримое доказательство тому, что бесплоден не ард-риаг. Рождение здоровых сыновей сделало бы меня слишком незначительной фигурой, чтобы обо мне следовало беспокоиться, но я оставалась единственным ребёнком, — кто знает, не навсегда ли? И, наконец, всё возрастающее сходство между мной и матушкой, сходство, которое отмечали уже все, кому случалось хоть раз увидеть нас обеих, не могло радовать Блодвен, узревшей в том очередное оскорбление её гордости.

Мачеха упражнялась в остроумии, изыскивая всё новые способы огорчить или унизить падчерицу. К тому времени, как нападки её сделались невыносимы, я уже жила в заточении, не имея права перемещаться по замку, тем паче за его пределами, без дозволения отца. Надо ли говорить, что я имела на то мало желания. Мои покои оставались единственным местом, где я была ограждена от мстительной изобретательности Блодвен. Её же устраивало моё заключение; не видя меня, можно было думать, что никакой дочери ард-риага и вовсе нет. ***

Почти лишённая общения (не считать же за таковое вызывающие тревогу посещения отца), я окунулась в мир книг и историй Нимуэ, верившей не в единого Бога, но в десятки прекрасных богов и богинь, на мой взгляд, до странности похожих на людей присущими людскому роду чертами. Они так же сражались, интриговали, заключали и разрывали союзы, любили и страдали от ревности; мучимые скукой долгого существования, они развлекались, вмешиваясь свысока в дела смертных, стравливая, как псов. Бывало и так, что скоротечная земная красота привлекала их, и какие-нибудь из земных мужчин и женщин становились любовниками диких богов.

Мир Нимуэ населяло множество духов, едва ли не у каждого дерева и ручья был свой хранитель. Они являлись в облике мужчин и женщин нечеловеческой красоты или волшебных созданий; движимые прихотью, они могли наградить случайного путника чудесным даром… Но чаще встреча с ними оборачивалась несчастьем: помутившимся рассудком, похищенным сердцем, отнятой жизнью.