Лампа паладина - Наталья Николаевна Александрова

годы уже Аню родила.

Но поскольку у нее все же хватает ума не доверять интернету, то она пытается искать по знакомым. Слава богу, мама очень разборчива, так что никого подходящего не подворачивается, в противном случае я уж и не знаю что делала бы.

Знакомых у мамы, конечно, много, хоть она оставила работу и теперь на пенсии. Но до нее все же дошло, что методы, которые были актуальны в девятнадцатом веке, спустя два столетия не работают.

Ну, во-первых, я была против хождения в гости к полузнакомым людям, а также против походов в театр и на концерты. Не то чтобы я не люблю театр, но как-то это все…

Ну и, конечно, те мужчины, с которыми меня пытались знакомить… Мама называла их молодыми людьми, хотя далеко не все они были молодыми, одному, к примеру, было уже прилично за сорок. Этого пыталась пристроить его сестра, к которой он явился жить после развода со второй женой.

Так вот, относительно нормальные мужчины, естественно, тоже были против, а те, кто соглашался, оказывались уж такими откровенными козлами, что и не описать. Несмотря на мое активное и упорное сопротивление, маме иногда удавалось меня затащить на такие, с позволения сказать, свидания не мытьем, так катаньем. Как вы понимаете, ничего из этого не вышло.

Мама, однако, не смогла реально взглянуть на вещи, то есть признать, что ничего она не добьется, и оставить дочь в покое. Нет, она решила, что дело во мне, и принялась меня воспитывать с новой силой.

Энергии у нее было хоть отбавляй, так что спастись от нее можно было только на работе. Там тоже все было непросто, но об этом после.

– Принесла? – осведомилась мама, принимая у меня из рук тяжелый пакет. – Ту самую вазу, о которой я говорила? Ничего не перепутала, как всегда?

– Сама посмотри! – Я наклонилась расшнуровать ботинки, и хорошо, что мама не видела моего лица.

Эта ваза уже мне осточертела.

Мама вбила себе в голову, что мы должны подарить ее подруге что-то оригинальное. И приглядела в одной галерее стеклянную вазу авторской ручной работы. То, что это именно ваза, она поняла только из многословных пояснений сотрудницы галереи. На самом деле это было что-то перекрученное, переливающееся и жутко тяжелое. И вот этакую красоту я тащила через полгорода на общественном транспорте, чуть руки не вывернула.

Мама отнесла пакет на кухню и поставила на стол. Я потащилась за ней. Глядя, как она вынимает из пакета вазу, я забеспокоилась.

Дело в том, что вазу в галерее завернули в плотную коричневую бумагу и проложили внутри чем-то мягким. А то, что находилось в руках у мамы, было завернуто в газеты. Много газет, и все старые, выцветшие и кое-где даже рваные.

Душу кольнуло нехорошее предчувствие, но было уже поздно, потому что мама живо размотала газеты и ахнула.

И было отчего, поскольку вместо стеклянной вазы (авторская работа, непомерные деньги) на столе лежало что-то вроде помятого кувшина с длинным носиком. Кувшин (если это, конечно, был кувшин) был темный, грязный и, насколько я могу судить, вовсе не стеклянный, а из непонятного позеленевшего металла.

Не помню, говорила я или нет, что кроме аллергии, которая накатывает на меня в самый неподходящий момент, я тугодум. Если выразиться точнее, то я – тугодум только в экстренных ситуациях. Вот случится что-нибудь неординарное, а я, вместо того чтобы сразу среагировать, впадаю в ступор. То есть реакция в сложных ситуациях у меня плоховата.

В данный момент я, как обычно, окаменела на месте и только пялилась на эту жуть, выглядывающую из газет.

– Что это? – страшным голосом спросила мама, повернувшись ко мне всем корпусом.

И, поскольку я молчала, потому что язык прилип к гортани, мама добавила в голос децибелов:

– Что это за гадость, я тебя спрашиваю? Что ты притащила? Отвечай, не стой столбом!

Ну, можно было бы все отрицать. То есть твердить, что понятия не имею, что это, что мне завернули в той галерее, то я и принесла. Время позднее, галерея закрыта небось, да нам все равно нужно идти на день рождения. Так что разбирательство автоматически переносится на завтра, а завтра, как говорится в одном фильме, будет завтра. То есть до завтра еще нужно дожить.

Но вы не знаете мою маму. Нервы у нее гораздо крепче моих, она не купилась бы на мое отрицание и выбила бы признание минут через двадцать. Так что у меня не было шансов.

– Ты можешь внятно объяснить, что случилось? – Теперь мама стояла напротив меня и смотрела прямо в душу, и глаза ее напоминали дула пистолета.

– Цы-цыганка… – неуверенно пробормотала я, – да нет, не может быть, я же все время держала пакет крепко…

– Ты? – Тут же взвилась мама. – Да ты голову свою крепко держать не можешь! Ну какая еще цыганка?

Пришлось рассказать ей все в подробностях – как меня остановила цыганка, схватила за руку, заговорила зубы, несла какую-то чушь и зачем-то подменила пакет. Но зачем она это сделала, я не понимаю, наверно, думала, что у меня там, в пакете, что-то ценное…

– А как же! – вставила мама деревянным голосом. – Цыганки, они сразу видят, какую дуру легче всего обработать.

Вряд ли цыганка посчитала найденную в пакете вазу чем-то ценным, тут же подумала я, но благоразумно промолчала. Мама между тем набирала обороты.

– Господи! – воскликнула она, театрально воздев руки к потолку. – За какие грехи ты послал мне эту тетеху и растелепу? Ну взрослая же баба, тридцать лет скоро, а попалась в элементарную ловушку. Да про этих цыганок я, сколько себя помню, слышала, что как увидишь их – так нужно бежать, ни в какие разговоры с ними не вступать, вообще не останавливаться!

Ага, подумала я, куда бы я побежала, если вокруг толпа, а цыганка эта вцепилась в меня как клещ?

– Ну ничего, ничего нельзя доверить! – горестно причитала мама. – Ну элементарную вещь и то не может сделать! Нет, нужно было самой съездить в эту галерею.

Вот и съездила бы утром, когда народу в транспорте поменьше, и забрала бы сама эту чертову вазу, тут же подумала я, но вслух, разумеется, ничего не сказала, удержалась в последний момент.

Но мама, очевидно, что-то почувствовала, потому что посмотрела на меня сердито и ушла в свою комнату, хлопнув дверью, бросив напоследок, чтобы я выбросила эту гадость, потому что ей самой и прикасаться к ней противно.

Я тяжело вздохнула и подошла к столу с намерением