Великий мертвый - Андрей Степаненко

— Убью-у! — ревел Веласкес, отдирая повисших на его плечах дюжих монахов. — На куски-и порежу!

— Моя смерть не избавит ее от позора, — спокойно отступил на расстояние кинжального лезвия Кортес.

Веласкес как подавился. Девушка, беременная от висельника — это было еще хуже, чем просто беременная девушка.

— Свадьба избавит, — подсказал выход Кортес.

— Ну, ты и мерзавец… — выдохнул Веласкес.

— Я ваш будущий родственник, дядюшка Диего, — широко и смело улыбнулся Эрнан и, не давая губернатору опомниться, добавил: — И давайте не тянуть со свадьбой…

Один Веласкес знает, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы вытащить из канцелярии Королевской Аудьенсии им же самим отправленное досье на Кортеса, а повинную самого Кортеса чуть позже выдернул из дела Николас де Овандо. Но лишь Кортес помнил, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы восстановить свои позиции на Кубе. Восстановить настолько, что третью, самую масштабную экспедицию к западным землям Веласкес поручил именно ему.

— Посторонись! — не видя, кто загородил дорогу, протащили мимо Кортеса капающего кровью матроса.

Кортес посторонился и проводил внимательным взглядом бледного, как смерть, несмотря на размазанную по щекам кровь, бывшего охальника и балагура. Все шло, как надо. И дело было не только в чести его законной — так уж вышло — супруги; дело было в насмешке над командиром — худшем, что может случиться в походе. Потому что когда они войдут в полный дикарей тропический лес, подчинение должно быть абсолютным.

* * *

Едва вырезанное обсидиановым ножом сердце пленного предводителя дикарей было брошено в священный огонь, над ступенчатой пирамидой взвился легкий, чуть заметный в сумерках дымок, а над городом раздался густой рев храмовой раковины.

Мотекусома вскочил с широкой каменной скамьи и пружинящим шагом двинулся вниз — на узкое, окаймленное высокими каменными бортами игровое поле. С восточной трибуны освещенного сотнями факелов четырехугольного стадиона, на ходу поправляя наплечные щитки и обтянутые кожей крепкие шлемы, спускались тлашкальцы. Медлить было нельзя; именно сейчас, в первые мгновенья после получения жертвы боги должны были явить в игре свою волю.

— Великий Тлатоани!

Мотекусома обернулся. Это был Повелитель дротиков.

— Что тебе?

— Отмени игру, Тлатоани, — выдохнул военачальник. — Пока не поздно.

— Ты знаешь, как мы решаем споры, — гневно отрезал Мотекусома, — с врагами — войной, с друзьями — игрой! — и пружинисто перепрыгнул через борт.

Но стадион — впервые за много лет — восторженными воплями не взорвался.

— Тлашкальцы никогда не были нам друзьями! — отчаянно закричал вслед правителю военачальник.

Мотекусома стиснул зубы и двинулся в отмеченный круглой каменной плитой с изображением бога смерти центр поля. Прошел мимо вделанных в каменные борта, полыхающих отраженным светом округлых обсидиановых зеркал, мимо нависающего над краем поля узорчатого каменного кольца, мимо замерших трибун. Крепко, так, чтобы почувствовать тело, стукнулся плечом о плечо со Змеем, Койотом, Орлом и Ягуаром, — полным именем на поле никто никого не звал. Встретился взглядом с молодым вождем тлашкальцев Шикотенкатлем и, крепко обнявшись со своими, согнулся над расписанным под человеческий череп каучуковым мячом — лоб в лоб, щека к щеке с противником. Считающий очки тут же хлопнул трещоткой, и они, упираясь головами и натужно кряхтя, начали теснить соперников.

— Я тебе печень вырву! — просвистел прямо в ухо Шикотенкатль.

— Сначала от мамкиной сиськи оторвись, щенок! — усилил напор Мотекусома.

И в этот самый миг сцепка дрогнула и рассыпалась.

— Есть! — откуда-то снизу крикнул тлашкалец и выбил мяч в сторону.

— Змей — на перехват! — заорал Мотекусома и бросился вперед.

Огромный и страшный, как статуя Тлалока[3], Змей мигом догнал тлашкальца, легонько двинул плечом, и тот, обдирая наколенники, покатился по полю.

— Давай! — заорал Мотекусома. — Сюда давай!

Змей прибавил шагу, но подобрать мяч не успел, — опередил второй тлашкалец. Сидящие на каменных ступенях вожди завороженно охнули.

Мотекусома зарычал, кинулся на перехват, но тлашкалец промчался, как ветер, и мигом забил мяч в круглое отверстие в каменном бортике поля — первое из шести.

Считающий очки хлопнул трещоткой, и восточная трибуна восторженно взревела.

— Тлаш-ка-ла! Тлаш-ка-ла! Давай! Сунь им еще раз!

Внутри у Мотекусомы полыхнуло.

— Койот! Держи его! — напряженно кивнул он в сторону шустрого тлашкальца. — Ягуар! Ты берешь мяч!

Команда стремительно рассредоточилась, а едва Считающий очки вбросил мяч, Ягуар совершенно немыслимым образом проскользнул меж двух тлашкальцев и в падении выбил тяжеленный каучуковый мяч коленом.

Стадион взорвался.

Мотекусома отошел на шаг, принял мяч на грудь и отметил, что на него уже несутся трое дюжих соперников — во главе с молодым и ярым тлашкальским вождем.

«Не прорваться», — понял Мотекусома, подбросил мяч ступней и, практически наудачу, что было силы, пнул его вверх, в сторону узорчатого каменного кольца. Пытаясь предугадать, куда он отскочит, на бегу проводил полет взглядом и охнул! Мяч, послушно поднялся на высоту трех человеческих ростов и лег точно в кольцо.

Стадион замер. А едва мяч вывалился с противоположной стороны и звонко шлепнулся о землю, взревел так, что со всех окрестных крыш в ночное небо посыпались мириады ошалевших птиц.

Громко, девять раз подряд — ровно по числу слоев побежденного подземного мира хлопнул трещоткой Считающий очки, и Мотекусома, сделав неприличный жест, наглядно показал восточной трибуне, кто кому засунул.

Справа и слева, счастливо гогоча, подбежали Змей, Орел, Ягуар и Койот, и они обнялись и так — впятером — двинулись под рев стадиона к западной трибуне — ждать результатов. Теперь умудренные толкователи должны были обдумать каждое движение мяча мимо вделанных в каменные борта священных черных зеркал, оценить каждое попадание в «лоно смерти» и раскрыть проявленную в игре волю богов.

Мотекусома легко перепрыгнул через высокий каменный борт и тут же увидел осторожно спускающуюся к нему по ступеням трибуны Сиу-Коатль. Женщина-Змея избегала смотреть ему в глаза, но вся ее поза выражала острое недовольство.

— Зачем тебе это надо? — подошла, наконец, она.

— Глупый вопрос, — отрезал он и стянул влажные от пота перчатки из кожи ягуара.

Вопрос был действительно глупым, тем более что игра уже состоялась.