Избранное - Мария Петровых

Ее слова промыты молчанием, как в старательском лотке, и лишь самые веские остались на дне. Это тютчевское молчание.

Но было и другое — «молчанье горькой родины». Почти еще девочкой Мария Петровых стояла у гроба Есенина. Наверно, то был первый оплаканный ею поэт. Потом она потеряла им счет, поэтам и не поэтам, близким и неведомым.

До срока лучшие из насВ молчанье смерти выбыли,И никого никто не спасОт неминучей гибели.

Поэт не выбирает свое время. Его никто не выбирает, но поэт не мог бы выбрать даже чудом — такого времени нет. При любом «чувстве земной уместности» (выражение Пастернака) поэт везде и всегда — герой не нашего времени. Вспомним еще раз: «Единственное, что в нашей власти, — это суметь не исказить голоса жизни…»

Для сердца легче смерть, чем мертвые слова.

У Марии Петровых это звучит как клятва:

Но ведь поэт и есть голос жизни и, пока она теплится и даже когда агонизирует, обречен звучать.

А нас еще ведь спросят — как могли выТерпеть такое, как молчать могли?Как смели немоты удел счастливыйЗаранее похитить у земли?И даже в смерти нам откажут дети,И нам еще придется быть в ответе.

Это стихотворение 38-го или 39-го года. Уже нет в живых Мандельштама.

Не знаю, все ли стихи тех лет уцелели; надеяться не приходится. Но в них берут начало два сквозных мотива поэзии Петровых — мука немоты и тоска по свободе. И затихнуть им уже не суждено.

Какие-то ходы и переходыИ тягостное чувство несвободы…

И только иногда, в редкие минуты — просвет, даль и «самозабвенный воздух свободы».

Не затем ли мы жаждем грозы,Что гроза повторяет азыНеоглядной свободы и громБескорыстным гремит серебром…

Обе темы возникают настойчиво, непроизвольно и часто неожиданно, как обрывок неотступной мелодии, и буквально пронизывают, прошивают стиховую ткань, порой сталкиваясь в неразрешимом, казалось бы, диссонансе.

Тихие воды, глубокие воды,Самозащита немой свободы…Хуже ли те, что бесстрашно мчатся,Смеют начаться, смеют кончаться?..

Ответ беспощаден:

Вашей судьбою, стоячие воды,Только глухие, незрячие годы,Намертво сомкнутые уста,Холод, и темень, и немота.

И все же вначале — и это врезается в память — «самозащита немой свободы». Это позднее стихотворение, но в поэзии Петровых «немая свобода» возникает рано — к несчастью, слишком, может быть, рано. Вот стихи 39-го года:

Как бы ни страшились, ни дрожали —Веки опустили, губы сжалиВ грозовом молчании могильном,Вековом, беспомощном, всесильном,И ни нам, и ни от нас прощенья,Только завещанье на отмщенье.

Таков «тихий лиризм» Марии Петровых. «Ни ахматовской кротости, ни цветаевской ярости»…

Может ли свобода быть немой? И надолго ли ее хватает? Одно из поздних стихотворений Марии Петровых — «Немого учат говорить» — завершают строки:

Он мучится не день, не год,За звук живой — костьми поляжет.Он речь не скоро обретет,Но он свое когда-то скажет.

Наверно, только так, «единственным неповторимым сердцем, таинственной единственной душой» и домалчиваются до стихов.

Где непрерывностью речитативаИ прошлое и будущее живо.

Стихов непритворных и порой настолько непроизвольных, что кажется, будто возникли они без ведома автора — созрев, сами разбили скорлупу и вылетели на свободу.

Стихотворения

Стихи тридцатых — семидесятых годов

«Кто дает вам право спрашивать…»

Кто дает вам право спрашивать —Нужен Пушкин или нет?Неужели сердца вашегоНедостаточен ответ?

Если ж скажете — распни его,Дворянин и, значит, враг,Если царствия БатыеваХлынет снова душный мрак, —

Не поверим, не послушаем,Не разлюбим, не дадим —Наше трепетное, лучшее,Наше будущее с ним.

25. VIII.35

«Стихов ты хочешь? Вот тебе…»

Стихов ты хочешь? Вот тебе —Прислушайся всерьез,Как шепелявит оттепельИ как молчит мороз.

Как воробьи, чирикая,Кропят следками снегИ как метель великаяХрапит в сугробном сне.

Белы надбровья веточек,Как затвердевший свет…Февраль маячит светочемПредчувствий и примет.

Февраль! Скрещенье участей,Каких разлук и встреч!Что б ни было — отмучайся,Но жизнь сумей сберечь.

Что б ни было — храни себя.Мы здесь, а там — ни зги.Моим зрачком пронизывай,Моим пыланьем жги,

Живи двойною силою,Безумствуй за двоих.Целуй другую милуюВсем жаром губ моих.

1935

«Помнишь ночь? Мы стоим на крыльце…»

Помнишь ночь? Мы стоим на крыльце.Гробовое молчанье мороза.И в круглунном, неясном кольцеЗатаенная стынет угроза.

Мы ютились в студеной избе.Постояв, помолчав на крылечке,От мороза ушли мы к себе,К нашей люто натопленной печке.

Там другая, там добрая ночь,Вся в сиянье, как счастья начало,Отгоняла предчувствия прочьИ за будущее отвечала.

Что ж! Ее предсказанье сбылось:Все исполнила, что посулила.Жизни наши свершаются врозь.Но живет в них единая сила.

Пусть пытают опять и опять, —У нее вековое здоровье.Не замучить ее, не отнять,Называемую любовью.

1935

«Когда на небо синее…»

Когда на небо синееГлаза поднять невмочь,Тебе в ответ, уныние,Возникнет слово: дочь.

О, чудо светлолицее,И нежен и высок, —С какой сравнится птицеюТвой легкий голосок!

Клянусь — необозримоеБлаженство впереди,Когда ты спишь, любимая,Прильнув к моей груди.

Тебя держать, бесценная,Так сладостно рукам.Не комната — вселенная,Иду — по облакам.

И сердце непомерноеКолышется во мне,И мир, со всею скверною,Остался где-то, вне.

Мной ничего не сказано,Я не сумела жить,Но ты вдвойне обязана,И ты должна свершить.

Быть может, мне заранее,От самых первых дней,Дано одно призвание —Стать матерью твоей.

В тиши блаженства нашегоКляну себя: не сглазь!Мне счастье сгинуть заживоИ знать, что ты сбылась.

1937–1938

«Без оглядки не ступить ни шагу…»

Без оглядки не ступить ни шагу.Хватит ли отваги на отвагу?Диво ль, что не громки мы, не прытки,Нас кругом подстерегали пытки.Снится ворон с карканьем вороньим.Диво ль, что словечка не пророним,Диво ль, что на сердце стынет наледьИ ничем уж нас не опечалить.А отрада лишь в небесной сини,Да зимой на ветках белый иней,Да зеленые весною листья…Мы ль виновны в жалком бескорыстье!Мы живем не мудрствуя лукаво,И не так уж мы преступны, право…

Прóкляты, не только что преступны!Велика ли честь, что неподкупны.Как бы ни страшились, ни дрожали —Веки опустили, губы сжалиВ грозовом молчании могильном,Вековом, беспомощном, всесильном,И ни нам, и ни от нас прощенья,Только завещанье на отмщенье.

1939