Оборона Дурацкого Брода - Эрнест Суинтон

Я оглядел наш отважный маленький отряд, и перед моим внутренним взором предстали картины безумной и кровавой битвы — стрельба до последнего патрона, очарование холодной стали штыков, в итоге — победа и… но тут сдержанное покашливание за спиной вернуло меня к реальности, напомнив, что главный сержант ожидает приказов.

Карта 2

После секундного размышления я решил разбить наш маленький лагерь сразу к югу от брода, поскольку там было небольшое возвышение, и как я знал, для лагеря, если только это возможно, следует выбирать именно возвышение. Более того, оно было довольно близко к броду, что также говорило в пользу этой позиции, ведь все знают, что если вам велено охранять нечто, вы как можно ближе к нему выставляете сторожевой пост и, по возможности, прямо на охраняемую точку ставите часового. Также, выбранное мной место с трех сторон окольцовывала «подковой» река, создавая тем самым своего рода ров или, как это говорится в книгах, «естественное препятствие». Поистине, мне повезло, что в моем распоряжении оказалась столь идеальная позиция — хоть умри, не сыщешь лучше.

Я заключил, что так как на сотню миль вокруг противника нет, то нет и нужды до следующего дня приводить лагерь в состояние полной боевой готовности. Кроме того, людей вымотал долгий переход, и стоит дать им, не напрягаясь излишне, обустроить лагерь, аккуратно сложить все сваленные как попало припасы и инструменты и успеть поужинать до темноты.

Между нами говоря, от мысли, что оборонительные мероприятия можно отложить до завтра, я испытал большое облегчение, поскольку вопрос, а что же нужно делать, несколько ставил меня в тупик. Собственно, чем дольше я размышлял, тем озадаченнее становился. Единственное, что я тогда мог вспомнить о построении обороны, это как завязать простой кноп и сколько нужно времени, чтобы срубить яблоню шесть дюймов в диаметре. Увы, особо полезными в данной ситуации эти важные знания не выглядели. Сейчас, если б мне только поручили большое дело, вроде битвы при Ватерлоо, или при Седане, или при Булл-Ран — я прекрасно знал бы, что делать, ведь я все это зазубрил и сдал по ним экзамены. Я знал, как выбрать позицию для дивизии или даже армейского корпуса, но при этом — вот странность! — глупая маленькая лейтенантская игра в оборону переправы небольшим отрядом оказалась наиболее каверзной задачкой. Я никогда по-настоящему не задумывался о таких материях. Впрочем, учитывая, как я наловчился управляться с армейскими корпусами, нет сомнений, что решить ее будет легче легкого, стоит лишь немного подумать.

Отдав все приказы по текущим задачам, я решил осмотреть близлежащую местность, но на мгновение задумался, в каком направлении пойти; лошади у меня не было, так что обойти все вокруг до темноты я бы никак не смог. Чуточку поразмыслив, я сообразил, что конечно, пойти надо на север. Главные силы противника где-то на севере, значит, север — это мой фронт. Я, конечно же, знал, что у меня должен быть фронт, поскольку на всех схемах, которые я когда-то рисовал, и на всех экзаменах, которые сдавал, всегда был фронт — или «место, откуда появляется противник». И конечно, какого часового ни спроси, он обязан знать, где у него «фронт» и «район патрулирования». Итак, север — это мой фронт, восток и запад — фланги, где может быть противник, а юг — мой тыл, где противника, естественно, нет.

Решив, к собственному удовольствию, эту трудную проблему, я поплелся вперед, прихватив полевой бинокль и, конечно, мой «кодак». Путь мой лежал до ярко-белых стен маленькой голландской фермы, примостившейся под сопкой-«копье» на северо-востоке. Это была довольно уютная южноафриканская ферма, окруженная эвкалиптами и фруктовыми деревьями. Не дойдя до нее где-то четверть мили, я встретил хозяина, господина Андреаса Бринка, лояльного либо приведенного к покорности бурского фермера, и его сыновей, Пита и Герта. Бринк был очень милый человек, с приятным лицом и длинной бородой. Он упорно называл меня «капитаном», и я, чтобы не путать его лишний раз, подумал, что незачем его поправлять — тем более, мое производство в ротные командиры маячило не так уж и далеко. У этих троих был целый ворох помятых и запачканных «пропусков» от буквально каждого военно-полицейского начальника в Южной Африке, каковые они принялись мне показывать. Я даже и не подумал спрашивать у них документы, и это произвело на меня впечатление; должно быть, решил я, эти люди пользуются здесь особым уважением, раз им выдали столько бумаг. Они проводили меня до фермы, где нас встретили замечательная жена Бринка и несколько его дочерей; они напоили меня молоком, что после долгой дороги в пыли было очень кстати. Все в этой семье либо говорили, либо понимали по-английски, так что у нас вышла хорошая дружеская беседа, в ходе которой я узнал, что вокруг на много миль нет никаких бурских коммандос и что вся семья сердечно надеется, что они и не появятся, что Бринк целиком и полностью верен Британии и был совершенно против войны, а в бурское ополчение его вместе с обоими сыновьями забрали когда-то насильно. Лояльность Бринков была очевидна, поскольку на стене висела олеография королевы, а одна из девчонок, когда я вошел, как раз играла на фисгармонии наш государственный гимн.

Фермера и его сыновей очень заинтересовала моя экипировка, особенно новехонький, последнего образца полевой бинокль, который они с большим удовольствием испробовали, то и дело восклицая: «Allermachtig!»[5] Очевидно, он им очень понравился, а вот в моем «кодаке» они никакого толку на войне не видели, даже после того, как я сделал их семейное фото. Смешные, простые ребята! Они попросили и получили от меня разрешение продать в нашем лагере молоко, яйца и масло, и я двинулся своей дорогой, радуясь про себя, как замечательно повернулось дело и для меня, и для моих солдат, которые уже несколько недель такой роскоши даже и близко не видели.

Дальнейшая прогулка прошла без приключений. Я немного побродил по округе, а потом направил свои стопы обратно, в сторону тянущихся в безветренном воздухе вертикально вверх тонких голубых струек дыма, по которым легко можно было найти мой маленький аванпост, и безмятежность картины переполнила меня. Пейзаж купался в теплых прощальных лучах заходящего солнца, делавших многочисленные возвышенности еще контрастнее, и тишь надвигающегося вечера нарушало лишь далекое мычание волов да расплывчатые и веселые шумы, доносящиеся из лагеря — становящиеся громче по мере моего приближения. В приятном расположении духа я неспешно шагал и думал над теми довольно любопытно звучащими местными топонимами, которые мне назвал господин Бринк. Сопка над его фермой называлась Инцидентамба, столовая гора в двух милях к северу звалась Обломной горой, а плавно поднимающийся холм на южной стороне неподалеку от брода — Обережным холмом. Все было хорошо, когда я вернулся, мои люди как раз ужинали. Добрый голландец с апостольским лицом и долговязые Пит и Герт были уже здесь, окруженные толпой людей, которым по непомерным ценам сбывали свой товар. Троица бродила по лагерю, живо всем интересуясь и задавая умные вопросы о британских силах и общем положении дел. Было видно, что появление по соседству британского аванпоста принесло им большое облегчение. Они даже не обиделись, когда кто-то из наших грубиянов обозвал их «проклятыми голландцами» и отказался с ними общаться или покупать их «жратву». Перед наступлением темноты голландцы ушли, пообещав вернуться завтра со свежими припасами.

Я выписал приказы на завтра — в частности, вырыть вокруг лагеря несколько траншей, занятие, которое, как я знал, мои люди как честные британские солдаты очень не любили и считали потогонкой — и направил двух часовых, одного у брода и второго чуть вниз по реке, обустроить наблюдательные посты на берегу.

Когда все отправились на боковую, и лагерь был почти безмолвен, было весьма приятно слышать каждые полчаса крики часовых: «Номер первый — все спокойно! Номер второй — все спокойно!» По этим крикам я мог понять, где они находятся, и знал, что они на посту. Около полуночи я обошел наблюдательные посты и был рад увидеть, что часовые бдительно несут службу и что, поскольку ночь стояла холодная, оба стража разложили по костру. Силуэт часового на фоне веселого пламени костра — ясно видимый всем вокруг символ того, что здесь, всегда начеку, стоит британский солдат. Четко обрисовав им задачи, указав, где их «фронт», докуда простирается их «район патрулирования» и т. п., я отправился спать. Зажженные часовыми костры, помимо удобства для них самих, оказались полезны и для меня, поскольку дважды в течение ночи выглянув на улицу, я мог, даже не покидая палатки, ясно видеть их на своих постах. Наконец, я заснул. Мне снилась орденская лента с Крестами Виктории и орденами «За выдающиеся заслуги» и красные генеральские петлицы.