Сто лет жизни в замке - Жюльетта Бенцони

«Это был придворный восемнадцатого века, — говорил о нем один из его друзей. — Хотя и отлично освоившийся с современностью, Бони, казалось, всегда был одет в бархатный или шелковый, расшитый золотом камзол. Он словно сошел с картины…».

Но он не был просто картиной, у него было достаточно благородства сердца, как, впрочем, и ума, и политического чутья. «Каким бы он был послом!» — вздыхал Филипп Бертоло, в то время как Жислан де Дисбах утверждал, что этот человек оспаривал у Бони не только пальму первенства в элегантности, но и «расположение женщин, доверие мужчин и уважение деятелей пера к тем, чей талант не вызывал у них досаду…».

Имя, как я уже сказала, было великолепным: тысячелетняя родословная по прямой без отклонений. Семья Кастеллан, выходцы из Прованса, восходила к Тибо, который был графом д'Арль в IX веке, то есть почти за 100 лет до того, как Хуго стал королем. На вершине горы, возвышавшейся над маленьким городком, название которого дало имя их роду, они построили крепость (позднее Людовик XI приказал ее снести), где со второй половины XI века рождались Бонифации, ибо в семье Кастеллан имя Бонифаций передавалось испокон века от отца старшему сыну. Это были настоящие князья, имевшие право чеканить монету. По этому поводу наш герой часто вздыхал: «Почему их предки не продолжили это дело!» Но это были князья с передовыми идеями. Так, Бонифаций-восьмой издал в своих землях «закон и обычаи», которые были настоящей декларацией прав человека, и это еще в 1252 году. Он даже учредил своего рода парламент, который запрещал издавать законы без одобрения коллегии именитых жителей. Не трудно догадаться о реакций королей на эти новшества. А когда узнаешь, что бабки Мирабо и Барраса принадлежали к роду Кастелланов, то уже ничему не удивляешься…

Отметим также маркизу де Севиньи, вписавшую яркую страницу в историю этого семейства, каких, впрочем, там немало. Сам Бони, если и не участвовал в крестовых походах, как его предки, и не был маршалом, как его прапрадед, однако избирался депутатом в 1898, 1902 и 1906 годах, отважно сражался против отделения Церкви от Государства, а позднее и против политики правительства в Марокко.

Родившись в 1867 году в Париже, год спустя после женитьбы своего отца Антуана, депутата, на дочери маркиза Жюинье, также депутата, он все свое детство и отрочество провел у своей бабушки. «Именно с ней, — писал он, — я и мои братья прожили в Рошкот до двадцатилетнего, возраста». Не считая, конечно, пребывания в колледже Станислас и Жюилли…

Рошкот, или матушки Церкви

Бабушка, о которой идет речь, была вовсе не простым человеком. До того, как стать маркизой де Кастеллан, ее звали Полина де Перигор. Она была дочерью несравненной герцогини Дино, урожденной княгини Доротеи Курляндской, ставшей по мужу племянницей, а по любви вдохновительницей Талейрана. Злые языки даже утверждали, что Полина, возможно, приходилась еще более близкой родственницей хромому дьяволу. Воспитанная в серале на улице Святого Флоренция и Валенсей, она всегда боготворила своего двоюродного деда и внушала эту любовь своим внукам.

В 1829 году герцогиня Дино покупает и заканчивает начатое еще при Людовике XVI строительство огромного замка, расположенного в общине Сен-Патрис в провинции Индр-и-Луара. Вот как описывал очарование этого поместья его постоянный гость Талейран:

«Представьте себе, как перед моими глазами простирается настоящий сад, орошаемый большой рекой и окруженный покрытыми кустарником холмами. Благодаря защищенности с севера весна приходит сюда на три недели раньше, чем в Париж, и сейчас здесь все зеленеет и цветет. Есть, однако, еще одна причина, по которой я предпочитаю Рошкот любому другому месту: здесь я не только с мадам Дино, но я у нее в доме, а это для меня двойная радость…».

Именно здесь прекрасная герцогиня вместе с господами Тиерс и Мине, бароном Луи и Арманом Каррелем основала либеральную газету «Националь», немало способствовавшую падению Карла X.

После перехода в собственность мадам де Кастеллан, вкус которой отличался скорее старорежимностью, убранство замка стало гармонично соответствовать требованиям комильфо, а не моде. У всех апартаментов были свои имена, а на дверях можно было прочесть имена их завсегдатаев.

«Люди, друзья, а также слуги вращались вокруг главного лица, — рассказывает в своих «Мемуарах» Бони. — После пробуждения бабушки, дамы без определенных занятий, приходили к ней за заданиями и разрешениями. Управляющий г-н Дюбуа; его сестра, секретарь, ответственный за важные письма, мадемуазель Лекрё, дама для мелких поручений; мадемуазель Порто, жившая в замке; богомолки, читавшие вслух дневные новости и молитвы; камердинер, бесконечно входивший и выходивший; мадам Герин, жена повара; матушка Тайе, главная садовница; метрдотель; взволнованные деревенские девушки, ожидавшие аудиенции в первом, втором и третьем зале, словно у кардинала на государственной службе…». Добавим к этому шеф-повара, знаменитого Герина, о котором вздыхали при всех европейских дворах и который подписывал свои письма замысловатым «Офицер ртов дома Кастелланов». По выражению будущего маркиза, в замке царил дух эпохи Людовика XIV. Или, по крайней мере, дух старого режима. Что бы там не говорили, Революция и Империя ничего не изменили ни в убранстве, ни в атмосфере поместий высшей знати, владевшей особыми секретами создания этой атмосферы. Забавно, как близки были окружение, в котором проходило детство молодых Кастелланов, с окружением, в котором жил сам Талейран, особенно если Бони приезжал на каникулы к своей бабушке, княгине Шалэ, в замок, носивший это же имя.

«Несколько знатных господ составили своего рода двор при моей бабушке, где изысканные привычки сочетались с самыми высокими чувствами… Им нравилось сопровождать ее по воскресеньям на мессу, выполнять ее поручения, к чему их обязывала благородная вежливость. Рядом с молебней бабушки стоял маленький стульчик для меня.

По возвращении с мессы все отправлялись в большую залу замка, называвшуюся аптекарской. В передней аптекарской собирались больные, которым требовалась помощь. Бабушка сидела в кресле, обитом бархатом, перед ней стоял черный стол, покрытый лаком…».

В Рошкот церемониал был похожий, но менее торжественный. Кажется, что семейные традиции, установленные еще Луи-Филиппом и королевой Марией-Амелией в Тюильри, рассеялись по всем замкам Франции. Но послушаем снова Бони:

«Перед круглым столом в центре зала восседала моя бабушка. Ее землистое, застывшее лицо утопает в белой накидке, на коленях лежит каракулевая муфта, под ногами, даже летом, меховой коврик. Бабушка поеживается в мягком бержере, перед глазами у нее стоит зеленый экран. Вокруг в более низких креслах сидят важные пожилые дамы. Вне этого почтенного круга мужчины говорят о политике, греясь возле огромного камина, где потрескивают большие поленья, на рубленные специально по размеру очага… Три лампы с абажурами освещают дам именно с той интенсивностью, чтобы не дать им задремать после обеда. Обед начинался в семь часов и часто затягивался под предлогом, что «за столом не стареют…». Вернувшись в салон, эти «матушки Церкви» принимались за вязание, как будто это было их святым долгом. По движению желтых деревянных спиц в их узловатых руках можно было судить, одобряют они или осуждают мужские разговоры. Время от времени одна из дам с важностью отпускала суровое замечание…»

Кроме этих аскетичных удовольствий, в Рошкот еще устраивали многочисленные и великолепные приемы. Помимо некоторых старых друзей живших здесь почти постоянно, таких, как княгиня Кзарторнская, «эта добрая Марселина», и княгиня Виттгенштейн, в определенные дни в замке появлялись герцогиня де Галлиера, виконтесса де Райневаль, графиня де ля Ферронэй, леди Кревен, баронесса Кошин, а также семейство Радзивилл, так называемый «знатный легион». Эти громкие иностранные имена не вызывали никакого трепета у дочери княгини Курляндской, предок которой чуть было не стал царем. Все семейство — Талейраны, Саганы, Валенсей, Жюинье также регулярно появлялось в замке и случалось так, что Рошкот, тихий и даже аскетичный в повседневной жизни, превращался в блистательный великосветский центр, особенно в сезон охоты.

Оживлением были отмечены и другие моменты жизни обитателей замка, например, отъезд в путешествие старой маркизы. «Моя бабушка, ненавидевшая всякую спешку, покидала замок в самую последнюю минуту, Каретой, запряженной двумя почтовыми лошадьми, управлял кучер Пьер, настоящий ризничий, со склоненной головой и полузакрытыми глазами. Тысячи подушечек, сумочек, ковриков, шалей и других необходимых предметов задолго до отправления уже были отнесены в карету. По мере приближения чудовища (поезда, о котором узнавали по дыму, стоя на террасе), Пьер с нарастающей тревогой следил за горизонтом. Мадемуазель Норге, помощница маркизы, бегала по комнатам, умоляя хозяйку поторопиться. Затем следовало первое появление метрдотеля, второе. Это приводило в отчаяние бабушку, продолжавшую поливать себя одеколоном и повторявшую свою молитву. Я слышал, как она от волнения вскричала: «Вы мне надоели, я хочу опоздать на поезд…». Любопытно то, что старая дама всегда прибывала вовремя. Впрочем, начальник станции, уважаемый господин Жиле, скорее задержал бы поезд и получил рекламации, чем расстроил бы госпожу маркизу…».