Ошибка в объекте - Виктор Пронин

И Сухов побежал.

Неловко перебирая тощими несильными ногами, побежал по перрону, спрыгнул на откос пути, но, не удержавшись, со всего размаха упал на острую, как толченое стекло, жужельницу, изодрал колени, руки. Даже не почувствовав боли от стеклянных осколков в ладонях, он вскочил и бросился за неумолимо уплывающим составом. Сухов бежал из последних сил в метре от поручней последнего вагона и не мог, не мог сократить расстояние. Уже почти сдавшись, он упал вперед и в падении успел схватиться за скобу. Несколько метров его тащило по насыпи, он все никак не мог встать на ноги. Наконец, изловчившись, сумел перехватить другую скобу, повыше, потом еще одну. Поднявшись на самый верх вагона, Сухов перевалился через край и с облегчением обессиленно рухнул вниз, на мелкий уголь. Но тут же, словно какая-то сила подбросила его, он вскочил, выглянул наружу. Николай по-прежнему сидел за алюминиевым столиком и с каждой секундой отдалялся, растворяясь среди станционных построек, вагонов на боковых путях, среди деревьев, заборов, навсегда уходил из жизни Сухова.

Боже, неужели навсегда?!

Не выдержав напряжения, Сухов упал лицом в угольную пыль и разрыдался, размазывая по щекам черные слезы. Успокоившись, он перевернулся на спину, раскинул руки в стороны и закрыл глаза. Мерный стук колес давал ощущение безопасности, и Сухов постепенно приходил в себя. Открыв через некоторое время глаза, он увидел над собой темнеющее небо, а приподнявшись, удивился – солнце, оказывается, еще не зашло, лишь коснулось горизонта. Словно сдавленное собственной тяжестью, оно медленно скрывалось за выпуклостью земного шара, и рельсы сверкали красноватыми бликами, и облака были необыкновенно яркого красного цвета, и красновато-тусклые отблески солнца метались в стеклах встречных составов.

Состав дернуло, и Сухов, съехав по угольной кучке в самый низ вагона, проснулся. Над головой зияло звездное небо, мимо проплывали огни какого-то полустанка, вагон на стыках легонько вздрагивал, тело болело от впившихся острых кусков угля. Уже когда огни скрылись за поворотом, он вдруг понял, что с каждой минутой приближается к дому. Нужно было, не доезжая до Москвы, спрыгнуть и пройти километра полтора пустырями и огородами. Он хорошо знал, что перед мостом поезд замедлит ход, а сразу за рекой вдоль дороги идет травянистый склон – там можно спрыгнуть даже в темноте.

Все получилось удачно, Сухов даже не упал. Пробежав несколько метров, он остановился и сел на высохшую траву. Здесь, в темноте, вдали от людей, он был в безопасности и не спешил уходить. Наверно, должно было пройти какое-то время, прежде чем он успокоится и сможет поступать здраво.

Было уже около полуночи, когда Сухов встал, прислушался. Огни поселка поредели, только в нескольких домах сумрачно светились голубоватые окна. Телевизоры смотрят, подумал Сухов отрешенно, как о развлечении, для него теперь недоступном. И направился к реке. На самом берегу он еще раз огляделся и, не медля больше, разделся. Сухов долго умывался, потом вытряхивал угольную пыль из одежды, а когда из-за моста показался катер рыбинспекции, зачем-то нырнул в прибрежные кусты и сидел там, пока катер не скрылся.

– Ну и жизнь началась, – пробормотал он с горькой усмешкой.

К дому Сухов не решился идти по улице. За последние дни он изменился, отовсюду ждал опасности и, продираясь на ощупь сквозь колючие ветви боярышника, спотыкаясь о комья земли на убранном огороде, даже испытывал странное удовлетворение, будто своими страданиями искупал какую-то вину. И в то же время ему приятно было чувствовать себя осмотрительнее, хитрее того, кто, возможно, поджидает его у калитки, стережет за фонарным столбом, наблюдает из-за угла сарая... А то, что опасность существует, что она все ближе, он знал наверняка, знал, что скрыться ему удастся только на время.

На террасе вспыхнул свет, и Сухов увидел отца. Старик вышел на крыльцо, долго всматривался в темноту, потом вернулся в дом и включил еще одну лампочку, осветив весь двор. И Сухову ничего не оставалось, как побыстрее пересечь освещенное пространство. Зачем-то пригнувшись, он пробежал к крыльцу и, протиснувшись в дверь, тут же захлопнул ее.

– Явился, значит, – удовлетворенно проговорил отец. – И то ладно. А дружок твой где же затерялся? – кутаясь в длинное черное пальто с обвисшими карманами, старик исподлобья глянул на сына.

– Да затерялся, – с облегчением ответил Сухов, поняв, что Николай не опередил его, не появился здесь, пока он у моста дожидался глубокой ночи. Надо же, оказывается, он до сих пор опасался и этого.

– И то ладно, – одобрил отец. – Не по душе он мне. Себе на уме человек. С ним ухо востро... А? – Старик придирчиво окинул взглядом Сухова, отметив про себя его истерзанный вид, перепачканную одежду, нервозность. – А ты никак его ждешь? – подозрительно спросил он, когда Сухов неожиданно прильнул к темному окну.

– А! – отмахнулся Сухов. – Никого я не жду. Катя дома?

– К своим поехала.

– Зачем?

– Тебя, охламона, искать. А ты как думал? Трое суток мужа нет! На работе не знают, в больницах нет, в моргах тоже, милиция...

– Она и в милицию ходила? – вскинулся Сухов.

– А то как же! И в милицию. Извелась баба... – Старик все так же стоял посреди террасы длинным черным столбом, и только седые волосы светились под самой лампочкой.

Услышав какой-то шум на улице, Сухов опять метнулся к окну.

Старик молча погасил свет во дворе, запер дверь, повернув ключ два раза, потом так же неторопливо вынул ключ из двери и опустил его в обвисший карман пальто. Оглянулся на сына, который, прижав ладони к глазам, все еще смотрел на улицу.

– Хватит выставляться-то! – проворчал старик, подвигав в раздумье бровями. – Ты вот что, топай-ка в дом, а то будешь до утра к окнам кидаться. – Он пропустил Сухова в комнату, погасил свет и закрыл за собой дверь. – Как я понимаю... Ты вроде того, что... влип?

– Не знаю... Ничего не знаю! – отмахнулся Сухов.

– И правильно. Самое надежное дело – ничего не знать. Только вот что... А как мне быть? Что на вопросы отвечать?

– На какие вопросы? – быстро спросил Сухов и вздрогнул, заметив чуть в стороне какое-то движение. Осторожно скосив глаза, перевел дух – это было зеркало. Подойдя к нему поближе, Сухов с удивлением уставился на себя. Из деревянной рамы на него смотрел перепуганный человек с кровавой ссадиной на лбу, смотрел красными глазами, в уголках которых набилась угольная пыль. – На какие вопросы? – повторил Сухов.

– На эти вот самые! – зло сказал старик, встретившись с ним взглядом в зеркале. – Которые у тебя на морде написаны!

– А кто спрашивать будет?

– Все будут спрашивать. С работы приходили. Катя приедет, тоже спросит. Соседи уже побывали... Ну?

– Не знаю, батя, не знаю! Не знаю, понял?! Говори что хочешь! Что на ум придет, то и говори! А еще лучше – молчи. Понял?!

Сухов шагнул к кровати и бухнулся лицом в подушку.

– Понял, – проговорил старик. – Все как есть понял. Потолкуем утром. А то, я вижу, ты сейчас маленько не в себе. И то... Слышь, Женька! Из дому – ни шагу. Погулял, и будя. Передышка требуется. Смотри какую манеру взял – по ночам шастать. Давай-давай, укладайся. Со мной не забалуешь! – Старик выключил свет, прошел к дивану и лег, накрывшись черным длинным пальто. – Ишь, баловать вздумал, – ворчал он. – Я те побалую...

Когда Сухов проснулся, большой солнечный квадрат лежал на стене, захватывая часть шкафа, зеркало, отрывной календарь. В комнате было необычно светло, даже как-то празднично. Сухов быстро приподнялся, сбросил ноги на пол и тут увидел отца. Старик сидел на диване в нижнем белье и в пальто. И жалостливо, будто прощаясь, смотрел на сына.

– Ты что же, так всю ночь и сидел? – спросил Сухов.

– А ты как думал? Вдруг бежать надумаешь...

– Поздно бежать, – Сухов встал и начал одеваться. Оказывается, отец ночью раздел его, и надо же, он даже не проснулся. Все утро, пока Сухов умывался, брился, расчесывал длинные спутанные волосы, его не покидало состояние беспомощности, чуть ли не обреченности. Иногда он вдруг останавливался, замирал в самых неожиданных позах и словно бы не знал – что же делать дальше, зачем он намылил щеки и стоит с бритвой в руке? А когда спохватывался, пена успевала подсохнуть, и он намыливался снова. Потом Сухов долго стоял перед зеркалом, глядя себе в глаза, будто хотел о чем-то спросить себя, утвердиться в чем-то...

После завтрака его охватило нетерпение, стремление что-то делать. Он побежал в сарай, налил из канистры бензину в литровую банку, принес ее в дом и вдруг остановился – а зачем ему этот бензин? Вспомнив о своей затее, Сухов быстро переоделся, а брюки, пиджак, рубашку, в которых приехал вчера, сложил ворохом за углом дома, где его никто не мог видеть – ни соседи, ни прохожие. Одежду он завалил сухими картофельными стеблями и выплеснул на нее бензин. Отбросив пустую банку, кинулся искать спички, снова побежал в дом, но там их на месте не оказалось. Выручил отец, который все это время неслышной тенью ходил следом.